Продолжать выяснения Николь не решилась. Ее напугало хладнокровие госпожи, показавшееся ей верхом скрытности. Поэтому она сочла, что будет благоразумнее придать разговору иной оборот.

– Мадемуазель сказала, что плохо себя чувствует? – спросила она.

– Да, мне и в самом деле неважно, – отвечала Андреа. – Я чувствую себя усталой, разбитой, но не знаю почему. Я ведь вчера вечером ничего особенного не делала. Неужели я заболеваю?

– Но ведь бывают еще и огорчения, – заявила Николь.

– И что же? – спросила Андреа.

– А то, что из-за них тоже чувствуешь себя усталой, уж я-то знаю.

– Так, значит, у тебя какие-нибудь огорчения, Николь?

Слова эти прозвучали с таким высокомерным пренебрежением, что Николь решилась говорить смелей.

– Да, мадемуазель, – опустив глаза, ответила она, – у меня огорчения.

Андреа небрежно поднялась с постели и, раздевшись, чтобы тут же снова одеться, проговорила:

– Ну что там у тебя, рассказывай.

– Да я, собственно, и пришла к мадемуазель, чтобы сказать…

Николь замолчала.

– Что сказать? Боже, до чего ж у тебя смущенный вид, Николь!

– Я выгляжу смущенной, а мадемуазель усталой. Нам обеим не по себе.

Слова «нам обеим» явно не понравились Андреа: она нахмурилась, и с губ у нее слетело недовольное восклицание. Однако Николь не испугалась, хотя восклицание это могло бы навести ее на размышления.

– Ну, раз мадемуазель угодно, я скажу, – проговорила она.

– Начинай же.

– Я хочу выйти замуж, мадемуазель…

– Вот так так! Тебе нет еще и семнадцати, а ты уже думаешь о замужестве!

– Мадемуазель же тоже только шестнадцать…

– Ну и что?

– Разве в свои шестнадцать лет мадемуазель не подумывает о замужестве?

– Откуда вы это взяли? – строго спросила Андреа.

Николь собралась было сказать дерзость, но вовремя спохватилась: она хорошо знала Андреа и поняла, что разговор, еще не начавшись, может тут же и закончиться.

– Конечно, я не могу знать, о чем думает мадемуазель, но я простая крестьянка и поступаю, как велит природа.

– Вот интересно!

– Как! Разве это не естественно – любить и быть любимой?

– Допустим. Что ж дальше?

– Я люблю одного человека.

– А он вас любит?

– Думаю, да, мадемуазель.

Поняв, что слова ее прозвучали не очень-то убедительно, Николь исправилась:

– То есть я уверена в этом.

– Прекрасно, насколько я вижу, вы в Таверне не теряете времени зря.

– Нужно же подумать о будущем. Вы – знатная барышня и, конечно, получите наследство от какого-нибудь богатого родственника, а у меня даже родственников нет. У меня будет только то, что я добуду себе сама.

Все это казалось Андреа делом нехитрым; мало-помалу она перестала думать о тоне, в котором произнесены были не понравившиеся ей слова, и ее врожденная доброта взяла верх.

– Так за кого же ты хочешь выйти? – спросила она.

– Ах, мадемуазель знает его, – глядя своими хорошенькими глазками прямо в лицо Андреа, ответила девушка.

– Я его знаю?

– Прекрасно.

– Да не томи же – кто он?

– Я боюсь, мой выбор не понравится мадемуазель.

– Мне?

– Да, вам.

– Значит, ты сама не считаешь его удачным?

– Я этого не говорю.

– Ладно, назови его, не бойся. Господа должны принимать участие в людях, которые хорошо им служат, а я тобой довольна.

– Мадемуазель так добра!

– Да говори же и зашнуруй меня наконец!

Николь призвала на помощь всю свою проницательность, собралась с силами и проговорила:

– Это… это Жильбер!

К ее великому изумлению, Андреа и бровью не повела.

– Жильбер! Маленький Жильбер, сын моей кормилицы?

– Он самый, мадемуазель.

– Как! Ты хочешь замуж за этого мальчика?

– Да, мадемуазель, за него.

– И он тебя любит?

Николь почувствовала, что решительный миг настал.