– Вполне вероятно, – пробормотал Бальзамо и уже повелительно добавил: – Пусть вас это не занимает.

Лицо Андреа приняло обычное выражение.

– В доме все спят?

– Не знаю, – ответила девушка.

– Так посмотрите.

– В какую сторону мне посмотреть?

– Погодите-ка. Сначала в сторону вашего отца. Где он?

– У себя в спальне.

– Что он делает?

– Лежит.

– Спит?

– Нет, читает.

– Что он читает?

– Одну из тех скверных книг, которые он вечно заставляет меня читать.

– И которые вы не читаете?

На лице у Андреа появилось высокомерное презрение.

– Никогда.

– Хорошо, значит, с этой стороны все спокойно. Теперь посмотрите в сторону Николь, в ее спальню.

– Там нет света.

– Вам нужен свет, чтобы видеть, что там делается?

– Если вы прикажете, то нет.

– Смотрите, я так хочу!

– Ах, я ее вижу!

– И что же?

– Она полуодета; вот она тихонько открывает дверь спальни; теперь спускается по лестнице.

– Так, и куда же она направляется?

– Останавливается у двери во двор, прячется за нею. Она кого-то ждет, подстерегает.

Бальзамо улыбнулся:

– Не вас ли?

– Нет.

– Прекрасно, это главное. Когда за девушкой не следит ни отец, ни горничная, ей нечего бояться, разве что…

– Нет, – проговорила Андреа.

– Ах, так вы ответили на мою мысль?

– Я вижу ее.

– Стало быть, вы никого не любите?

– Я? – пренебрежительно переспросила девушка.

– Ну конечно! Мне кажется, вы могли бы полюбить. Не для того же вы вышли из монастыря, чтобы жить в заточении. Разве вместе с телом вы не освободили и сердце?

– Мое сердце не занято, – покачав головой, печально проговорила Андреа.

Черты ее осветились такою девичьей скромностью и чистотой, что Бальзамо, просияв, прошептал:

– Лилия! Ученица! Ясновидящая!

Он радостно и благодарно всплеснул руками и снова обратился к Андреа:

– Но если вы не любите, то, должно быть, любимы?

– Не знаю, – тихо ответила девушка.

– Как не знаете? – довольно резко отозвался Бальзамо. – Ищите! Когда я спрашиваю, то хочу знать ответ!

С этими словами он снова прикоснулся к груди девушки стальным прутом. Она, как и в первый раз, вздрогнула, но на лице ее отразилась уже не такая сильная боль, как прежде.

– Да, да, я вижу, только пощадите, иначе вы меня убьете!

– Что вы видите? – спросил Бальзамо.

– Ах, но это невозможно! – испугалась Андреа.

– Что вы видите?

– Молодого человека, который после моего возвращения из монастыря преследует меня, следит за мною, не сводит с меня глаз, но лишь тайно.

– Кто он?

– Лица его я не вижу, вижу только одежду – но ведь так одевается челядь?

– Где он?

– Внизу, у лестницы. Ему плохо, он плачет.

– Почему вы не видите его лица?

– Он закрыл его руками.

– Смотрите сквозь руки.

Андреа, казалось, сделала усилие и воскликнула:

– Жильбер! Я же говорила, что это невозможно!

– Отчего же невозможно?

– Оттого, что он не смеет меня любить, – с высокомерным презрением ответила девушка.

Бальзамо улыбнулся с видом человека, который знает, что такое мужчина, и понимает, что непреодолимых преград для сердца нет, пусть даже преграда эта – целая пропасть.

– А что он делает у лестницы?

– Погодите… Вот он отнимает руки от лица, хватается за перила, встает, начинает подниматься.

– Куда он направляется?

– Сюда. Но это бесполезно, войти он не посмеет.

– Почему не посмеет?

– Потому что побоится, – с презрительной улыбкой ответила Андреа.

– Но он будет подслушивать!

– Конечно. Он приложил ухо к двери, слушает.

– Стало быть, он вас смущает?

– Да, ведь он может услышать мои слова.

– И способен использовать их даже против вас, женщины, которую любит?

– В минуту гнева или ревности – да. Еще бы, в такие мгновения он способен на все.

– Тогда нужно его спугнуть, – проговорил Бальзамо и, нарочито громко ступая, направился к двери.