– Что происходит, Давид? – Каролина резко нагнулась над столом, так что лбы её и мужа соприкоснулись. – Скажи. Вы, философы, больше знаете, чем мы.

– Ничего фатального, – ответил он, улыбнувшись и легонько ткнув её лоб своим. Увидев обиженные глаза жены, поцеловал и, посерьёзнев, добавил: – Ничего фатального для истории. Всё будет так, как должно быть.

Мама Ванессы, привыкшая к иносказаниям мужа, оцепенела. Минуту ноздри её невольно раздувались, втягивая воздух; впрочем, Давид этого не замечал, вновь углубившийся в газету.

А Каролине хотелось кричать и требовать, чтобы Ванессу вернули под её опеку. Пусть муж сейчас, прямо сейчас пойдёт и издаст приказ о том, чтобы детей вернули домой!

Не стала. Ни мучить мужа, – всё равно он один сделать ничего не мог, – ни терять лицо сама. Только твёрдо произнесла:

– Тогда надо что-то с этим делать.

– Мы делаем, – спокойно отвечал Давид, не отрывая глаз от страницы. Не выдержал, достал из кармана ручку и начал что-то исправлять, – всё, что в наших силах. Мы отсматриваем старые хроники, инспектируем древнюю военную технику. Но, кажется, за прошедшие годы мы разучились… держать ухо востро, так это говорится? Мы не можем понять самой сути такого столкновения. Мы беспомощны, Каролина. Даже лучшие из нас беспомощны. Что ж, – он снова обратился к газете, – кричать и убиваться я буду потом, если будут большие потери.

Когда Гнев ушёл, он стоял ещё на крыше, глядя вниз. Ему самому сложно было сказать, о чём он думал тогда, глядя на свою тень, неровно ложившуюся на камешки площадки. Но он совершенно точно был удивлён, когда на неё бесшумно начал спускаться очередной лёт. Судя по цвету машины и красному кресту – медицинский.

В его мире такого не бывало, чтобы медики бежали на поле боя без разрешения на то победителя.

Любопытно.

Из громкоговорителя забубнил голос:

– Несанкционированное нарушение периметра.

Смерть влетел (так ему казалось, на самом деле – прохромал) в комнату надзора. За камерами сидели двое; один, который сейчас говорил в микрофон, при виде Смерти торопливо затолкал остатки бутерброда в выдвижной ящик.

– Ш-ш-што это такое? – подёргивая глазом, зашипел Смерть. Недавно провинившийся, он одновременно хотел и выслужиться перед сэром, и отыграться на подчинённых. – Я говорил: никакой еды в кабинете отсмотра за помещениями! Ш-ш-то? И проникновение за территорию? Где вы были, дегенераты?

Он сжал костистый кулак и замахнулся было, чтобы ударить сидевшего поблизости, когда тот робко ткнул жирным после еды пальцем в казённый экран:

– Мгновенная.

Смерть оцепенел. Грудь его вздымалась, не в силах вытолкнуть воздух обратно из лёгких. Подчинённый, сбитый с толку этой реакцией, торопливо продолжил, не убирая палец от экрана:

– Сэр сам разбирается. Видишь?

Смерть, скрипнув зубами, расправил кулак в ладонь и ударил парня по руке. Затем, отодвинув плечом, вцепился взглядом в изображение.

Медицинский фургон стоял на задней площадке. Рядом один человек, невысокий, тащил под мышки другого – в нём Смерть узнал упавшего с крыши товарища. «А ведь совсем о нём забыли» – мелькнула холодная и скользкая, как жаба, мысль.

Сэр направлялся прямо к спасающему и спасаемому. Развевались полы расстёгнутого пальто. Было холодно, несмотря на раннюю осень; но сэр, видимо, этого не чувствовал.

Смерть замер у экрана.

Тэму запеленговал сигнал, исходящий из больницы №112. Тэму был удивлён: он только что отправил всю группу на пересечение трасс 1616-б и 1617-а (авария 3-ей степени), и сигнал должен был быть автоматически переброшен на другую медстанцию. А затем диспетчер вовсе был шокирован, когда понял, что это – та самая зона, которую с утра объявили зоной отчуждения. «Ни при каких обстоятельствах не посещать эту зону» – гласила инструкция; с другой стороны, их станция – единственная близкая к этой зоне. А там, судя по сигналам, идущим с датчика (какие вживлены в каждого рождённого на Земле), умирает человек, а жизнь человека – важнее всего.