– Справедливость? Чтобы никто не ушёл обиженным? – ему стало весело. Поиграл ключом, то вновь суя его под нос немощному, то отбирая. – А у каждого своя справедливость, знаешь. Вот у тебя справедливость – это чтобы меня непременно наказали. А мне кажется вполне справедливым, если… скажем… я стану за свои страдания в том мире властителем вашей Земли. Да. Да вы вообще не представляете, что вас ждёт… вот я сюда случайно попал, а сэры, быть может, готовятся… например, захватить! Я, может, спаситель ваш! Вот и будет справедливо, если я Землю заберу под свою опеку.

Механик застонал.

Механик снова сплюнул кровью.

Тонкая красная нить протянулась от угла рта наискось.

Он запустил руку ему в душу – с зажатым ключом – и вырвал ещё клок.

Ключ из железного стал серебряным, в виде, кажется, дерева. Воздушным – узор из переплетённых корней делал ключ лёгким и изящным.

Превосходно.

Механик тяжело дышал, закрыв глаза.

– Слышишь меня?

Медленно кивнул.

– Тогда служи мне, – сказал он. – Авось за хорошую службу верну тебе душу… и убью быстро. Чтобы не позорил свою ненаглядную землю. Я знаю, что такое честь и убеждения. Понял?

Кивнул. Значит, в этот раз – нужный клок.

На миг по лицу пробежала злая тень – такие рисовали на древних картинах, где кто-нибудь кому-нибудь вечно мстил. Оскаленные зубы, переносица гармошкой, брови сдвинуты.

А ведь у этих утопийцев даже такое лицо было прекрасным. Как? Как?!

Впрочем, это уже ничего не значило. Мелькнула забавная мысль: они – такие прекрасные и идеальные, а он – родом из мира, где копоть вечных войн закрыла небо. Он – урод по сравнению с утопийцами. Так почему бы не дать тем, кто вопреки природе останется рядом, прозвища? И тем принизить их, сделать равными, нет – подчинёнными, скажем…

– Нарекаю тебя Гнев, – произнёс он и подал руку, чтобы помочь подняться.

Смеркалось. Темнота на дом родителей Ванессы продвигалась вкрадчиво, перебежками, незаметно – только что было светло и вот уже сгущаются сумерки. Каролина, словно думая, что ещё день, бродила по дому, не включая света.

Щёлкнула входная дверь – это вернулся Давид.

Он, наоборот, включил все лампы, что были в доме, ослепив жену на миг. Впрочем, винить его было нельзя – не знал, что Каролина здесь. Просто ему было уютнее, когда он что-то делал, а не ждал.

Сразу сел за стол на кухне читать газету. Для человека, считавшего, что кухня – для еды, а для чтения есть кабинет, и часто напоминавшего о том же домашним, это было, как он сам говаривал, «эксцессом».

Призраком в голубом халате в дверном проёме появилась Каролина.

– Есть хочешь?

Отец семейства покачал головой, не отрывая взгляда от букв.

– Вечно ошибаются, – сказал он. – Сейчас больше, чем когда-либо. Восемь опечаток, три пунктуационные ошибки, одна орфографическая на двух третях страницы. Позор!

– Я думала, это вы выпускаете газеты. Отец, сколько себя помню, всегда на вас жалуется.

– Мы решаем и спускаем решения для того, чтобы их довели до сведения. Но хотелось бы уточнить: органы газет всегда что-то путают. Это почти традиция, как и сами газеты как орган государственного информирования.

Каролина забралась с ногами в кресло. Посмотрела в темнеющую за окном картину. Сняла со спинки плед и зябко закуталась в него.

– Не могу на работе, – произнесла она. – Мы все не можем. Скучно без детей. Без них остаются только отчёты. И сидишь, смотришь на бумаги, бумаги смотрят на тебя… а и заполнять-то их нечем.

– Не драматизируй, – муж задумчиво подпёр голову рукой. Его волос мягко, на излёте, коснулась седина. Каролина только сейчас это заметила и, застигнутая совестью врасплох, пошла в контратаку.