И тут плакать начала Евгения. Она сильно сжимала платок, казалось, что все накопленное напряжение она хочет вложить в него. Наконец, она сумела выдавить: «Здравствуйте! Он не говорит, вот мы и пришли». Слезы вновь покатились по ее щекам. Сын спрятался поглубже под ее руки. Евгения старалась унять слезы, но это ей не удавалось, и она никак не могла начать рассказывать свою историю.

Я поняла, что придется устанавливать контакт с мамой, отогревать и успокаивать ее, а только потом можно будет обратиться к Дане.

Стопка бумажных салфеток, которые я достала из коробки и протянула Евгении, как будто обозначила начало нашего продуктивного диалога. Молодая женщина отложила свой платок, взяла мои салфетки. В этот момент на лице ее промелькнула слабая улыбка. Я улыбнулась в ответ, радуясь тому, что хоть такую незначительную помощь мама сумела принять.

Мне можно будет начать диагностику мальчика, только когда мама войдет в ровное состояние и сможет спокойно рассказывать. И я решила сосредоточиться именно на том, чтобы Евгении было комфортно говорить. Я следила за мальчиком, но он по-прежнему не вылезал из-под маминой руки.

Евгении я задала первый вопрос, к каким специалистам они уже ходили на прием и что узнали. Я предположила, что именно диагноз, написанный в заключении, поверг ее в такое напряженное состояние.

Евгения рассказала, что им поставили страшный диагноз, она обо всем уже прочитала в интернете, поняла какой это ужас, нарисовала себе тяжелые картины будущего Дани. Успела испытать чувство вины, что родила такого ребенка. Весь ее рассказ сводился к одному-единственному вопросу: «Скажите, может, его все-таки можно научить говорить? Или нам вынесли приговор?»

Мы начали беседовать о том, как протекала беременность и роды, как развивался малыш в первый год жизни. Потихоньку голос мамы становился мягче и спокойнее. Даня все чаще поглядывал на ящик с машинами, и, наконец, слез с колен и потянулся за игрушками. Я не торопилась к нему, понимала, что действовать нужно будет через маму.

Евгении я рассказала, что нам сейчас важно понять, как Даня понимает обращенную речь, охотно ли вступает в контакт и может ли действовать по подражанию.

«Евгения, играть я сейчас буду с вами, а Даня пусть смотрит», – я взяла мамину руку, стала изображать, как к ней на ладошку «идут» резиновые животные «топ-топ».

Даня от машины не отрывался, но поглядывал, когда я что-то очень эмоционально и громко произносила. Для него моя речь была незнакома. Я обратила внимание, что Евгения говорит очень тихо и невнятно, у нее нет активной мимики.

Даня стал поглядывать на мое лицо. Когда «ко-ко», «пи-пи» и «му» прыгнули к маме на ладошку, он подошел и решил забрать игрушки.

Я попросила Евгению не отдавать все игрушки сразу, а дать инструкцию: «Где «ко-ко»? Возьми курочку!»

И Даня выбрал правильную фигурку и взял.

Так, взаимодействуя через маму, я установила, что Даня знает некоторых животных. Он сумел положить курочку и мышку в тележку, а кису и собачку в коляску. А это очень сложная инструкция.

Мальчик показал, как животные едят «ням-ням», прыгают «прыг-прыг», то есть выполнил несколько простых игровых действий по подражанию.

В ходе обследования было установлено, что Даня понимает обращенную речь на бытовом уровне, может вступить в контакт и действовать по подражанию, – вот три главные вывода, которые я сделала после диагностики.

Я рассказала маме, как мы будем заниматься, предупредила, что ей придется повторять все игры с сыном дома, находить для этого время.

«Я все буду выполнять! – заверила меня Евгения. – Он у вас все делал, слушался, – продолжила она, – а на предыдущей консультации, Даня просидел, уткнувшись в меня, отказывался ото всего, невозможно его было уговорить взять игрушку».