Не все сторонники договорной теории происхождения государства свято верили, что такое соглашение как исторический факт имело место. Они прекрасно понимали, что это всего лишь красивая сказка, в которой скрыт мощный прагматический позитив. Ценность договорной теории происхождения государства состоит вовсе не в том, что с него, собственно говоря, и начинается государственная история человечества, а в том, что договор служит юридическим основанием отношений общества и власти. Еще Эразм Роттердамский напоминал правителям, что они «правят свободными людьми и с их согласия». Если общество устраивает эта власть, то оно пролонгирует с ней отношения, если нет, то наймет себе новых правителей. В этом смысле идея договора представляет собой какую-то социальную ценность, что бы там ни говорили об ее абсурдности.

С чем действительно стоит согласиться, так это с тем, что понимание хода общественного развития, появление основных политико-правовых идей в Западной Европе обусловлено жестким противостоянием между духовной властью римского первосвященника и светской властью, в результате чего западноевропейская правовая наука полностью исключает идею духовности верховной власти, обмирщает ее. Нет сомнений, что данная тенденция носит основополагающий характер для всех политико-правовых исследований либерально-демократического направления.[75]

Либерализм как мощное идеологическое течение формировался постепенно. Со временем пришло понимание того, что государство должно быть светским. Его можно было сделать таковым только ценой отпадения от католицизма, что и произошло. Жан Боден, профессор университета в Тулузе, обосновал теорию государственного суверенитета. Власть Папы и власть короля – это разные вещи, у них своя сфера приложения. Этот тезис получил юридическую аргументацию в его работе «Шесть книг о республике». В центре теории государственного суверенитета находится мысль о неделимой, единой, постоянной, стоящей над законом государственной власти. Протестантские мыслители, в свою очередь, постарались внести существенные корректировки в основные догматы веры. Таким образом, совместными усилиями произошло обмирщение государства и власти, которая его олицетворяет.

Либерализм, существующий еще как нечто аморфное, стал приобретать осязаемые черты тогда, когда были сделаны первые удачные попытки интерпретации прогресса как главного критерия эволюции общества. Есть довольно много показателей прогрессивности общества, весьма и весьма спорных. Имеют место и разные оценки самого явления прогресса, например, позитивистский, историко-культурный и т. д. Любопытно, что сама идея прогресса была чужда греческой философии, которая так и не смогла выработать философского понятия истории и склонялась к идее вечного круговорота, периодически повторяющегося в мире. Точно так же понимают историю и китайцы, для которых всякое движение есть движение по кругу. И только в Западной Европе сложилось вполне определенное понимание прогресса в виде восходящей прямолинейной черты. К. П. Победоносцев в одной из своих работ цитирует Дж. Стюарта Милля, одного из столпов либерализма: «Зимою 1821 г., когда мне довелось в первый раз прочесть Бентама, у меня явилось то, что можно назвать целью жизни; цель эта – быть преобразователем мира. Все остальное показалось неважно, точно цветы, которые путешественник срывает по дороге».[76]

Сама идея прогресса имела строго религиозную трактовку до начала того момента, который мы называем Реформацией и Возрождением. Понимание исторического процесса приобретает все более выраженный характер, где речь уже идет не о Царствии Божьем, а о земном государстве, где социально-политический аспект получает доминирующее значение. Пламенная вера в прогресс основывается на идее торжества разума над суевериями вообще и религиозными в частности. Дальнейший процесс интеллектуального развития приводит к отрицанию каких-либо религиозных начал как независимых от человека. Характеризуя либералов, Победоносцев писал: «Знания служат им для разрушения веры… они обещают нам заменить веру посредством того же знания… Они изъяли из жизни небесное счастье и хотят заменить его счастьем земным».