– Боялись, господин унтер-офицер. Всем известно, ежели тоттмейстер душу отпустит… Ну, как с Леммом… В общем, она напрямую в ад попадет, поскольку через проклятую руку магильера высвобождается, а не естественным образом.

– И вы…

– Не хотели докладывать мейстеру до того, как ефрейтор Мерц сам не отойдет, – кивнул мертвец. – Дело же такое… Уважали старика, не хотели душу чернить. Ему недолго осталось. Может, сегодня и отойдет. Хороший был солдат, мир его праху. И нас берег, и ума был большого. Сами понимаем, что дураки. Хотелось и ему последнее уважение оказать…

– Вы не дураки, вы безмозглые идиоты, – сказал Дирк, ощущая, как злость покидает его, словно тяжелые волны отлива отступают обратно в море, оставляя за собой лишь сухой песок и выброшенные на берег острые коряги. – Вы и верно думаете, что можете обмануть мейстера? Он давно уже все знает! И если не распорядился похоронить вас заживо, то только оттого, что у него пока хватает более важных дел!

Зиверс опять ухмыльнулся, теперь уже с хитринкой.

– Я вам так скажу, господин унтер-офицер. Мейстер – он, конечно, сила. Такая, что и в бараний рог скрутить может при надобности. Да только ведь и тоттмейстер – не бог.

– Что вы несете, Зиверс?

– Есть такая мысль среди «Висельников», господин унтер. Тоттмейстер в душу заглянуть может, тут никто не поспорит, даже последний остолоп. Заглянет – и как прожектором все высветит: и как тебя зовут, и сколько родителям лет, и когда ты в последний раз на женщину залазил. Она, сила магильерская, особенная… Только и она в каждый угол не заглянет.

– Вы думаете, что можете скрывать свои мысли от мейстера?

Зиверс колебался с ответом, но затем, видно, понял, что и так сболтнул лишнего, и назад дороги нет.

– Скрывать или нет, а есть среди мертвецов мнение, что можно затаить мысли от тоттмейстера. Просто привычка нужна. Просто мысль должна стать маленькая и как бы неважная. Загнать ее надо поглубже, как обойму в винтовку. С глаз долой, словом. Тогда тоттмейстер ее не почует, стало быть…

– Вы идиот, – Дирк покачал головой, – и идиот, опасный для окружающих. Что вы тут читали? Дайте мне эту вашу дрянь.

Зиверс с неуклюжей поспешностью вытащил из-за пазухи стопку потрепанных листков, передал Дирку. Скверная дешевая бумага, неровные машинописные строки, поплывшие в некоторых местах от сотен прикоснувшихся к ним пальцев. Дирк взял бумажки брезгливо, как берут в руки грязную салфетку или половую тряпку.

– Значит, это и есть сочинения господина Либкнехта? Очень интересно.

– Статья, господин унтер-офицер, называется «Милитаризм и мертвецы».

– Нет, рядовой Зиверс. Может, где-нибудь в Берлине это и статья. А здесь, на фронте, это подрывная литература. Вы знаете, что полагается за распространение подрывной литературы и революционную деятельность?

Зиверс-Шкуродер пробормотал что-то сквозь зубы. Зубы были крепкие, белые, как у молодого волка. И сам Зиверс сейчас походил на волка, присмиревшего, ощущающего чужую силу, но все же непокорного. Немного оробевший от неожиданности, он ощущал себя неловко перед Дирком, сам был какой-то помятый, грязный, скособоченный. И, кажется, сам презирал себя сейчас за то, что выглядит именно таким.

«Кажется, он ненавидит меня, – отстраненно подумал Дирк. – Неужели только лишь из-за того, что я унтер-офицер? Или тут нечто большее? Может, он уже провел для себя ту самую линию и я для него – даже не командир, а попросту предатель, не собирающийся отказываться от службы человеку? Как это мерзко. Быстрей бы закончить».

– Революционной деятельности я не веду, господин унтер, – отрывисто сказал Зиверс, глядя себе под ноги. – А статья – она статья и есть. Писанина, и все.