– Я тоже был солдатом, рядовой Зиверс.

– Значит, уже забыли, каково это… Чувствовать себя тем, что не глядя бросают под ноги. Бесправной мошкой, которая живет один день ради того, чтобы другие жили год. Знаете, как я умер?

– Нет.

– Нас подняли в наступление. Прямиком на французские пулеметы. Они били прямо в лицо, настоящий свинцовый шквал… На моих глазах пуля оторвала одному парню голову вместе с каской. Мы были в третьей волне. От первых двух не осталось ничего, только втоптанные в грязь серые свертки, из которых торчали изломанные конечности. Я видел чьи-то сапоги, которые спокойно стояли посреди этого ада. Снаряд ударной волной просто вышиб их владельца. Из воронок доносился даже не стон, а самый настоящий рев. Раненые скатываются туда и ждут помощи, пытаясь ремнями перевязать обрубки рук и ног, истекая кровью и бессильно царапая пальцами землю. И эти пулеметы… Как страшно они бьют. Точно кто-то заколачивает стальные гвозди, не разбирая куда: в головы, животы, лица… Это не капиталисты там бьются, хоть французские листовки и кричат, что мы бьемся за тех, кто жиреет в тылу за нашей спиной. Это люди, господин унтер-офицер. Много живых людей. Одни люди регулируют панорамы орудий и кричат: «Огонь!», отправляя на наши головы кипящую сталь, превращающую человека в искромсанную тушу вроде тех, что висят на скотобойне. Другие кидают гранаты, которые впиваются в кишки и вытряхивают их. Люди поднимают друг друга на штыки так, что хрустят кости. И проламывают друг другу черепа топорами. И заливают поля ядовитым газом, после которого траншеи полны посиневшими раздувшимися трупами. И крушат себе подобных танковыми гусеницами, превращающими человека в еще шевелящийся кисель…

– Прекратите! – приказал Дирк. – Я видел не меньше вашего, Зиверс!

– В какой-то момент я просто не смог идти в атаку. Меня била дрожь, такая, что даже гранаты в руках не удержать. Я просто свалился, как дохлая кляча. И не мог подняться. Что-то сломалось внутри меня, что-то важное. Я бросил винтовку и вжался лицом в теплую грязь, рыдая, как сущий младенец. Те, кто бежал рядом со мной, уже висели на колючей проволоке, иные корчились неподалеку. И какой-то лейтенант, бежавший в следующей, четвертой, волне, приказал мне подняться. И направил пистолет – прямо как вы сейчас. Я запомнил, что он был молод и у него были светлые ресницы. Он приказал мне подняться, а я не смог. Он сам отчаянно трусил, даже руки прыгали. Ему самому было очень страшно бежать туда, где люди навеки смешиваются с землей, выстилаются один за другим… Он лишь нашел того, кому было еще хуже, чем ему. Я попытался встать и не смог. Все члены отнялись, только зубы стучат. А он долго и не просил. Взял и выстрелил мне в грудь, вот сюда. – Зиверс отвернул ворот кителя, демонстрируя уродливое темное отверстие пониже ключицы. – Потом я долго был как в тумане. Морок какой-то… Не понять, жив или мертв. Словно из тела выжали душу и набили его тяжелой дубовой стружкой. Как чучело. Тогда я и понял все.

– Что вы поняли, рядовой Зиверс? – устало спросил Дирк. Разговор был тяжелый, и Дирк утратил над ним контроль, позволив собеседнику вывернуть душу. Душа Зиверса или то, что от нее осталось, больше походило на лежалый труп, который по весне показывается из-под снега.

– Правду. Понял, кто самый худший враг человеку. Не Господь Бог, ведь даже если он есть, он бы не стал шутки ради устраивать подобный спектакль. Только лишь ради того, чтобы посмотреть, как двести тысяч душ превращаются в мясное рагу. И, верно, не дьявол – рогатый старик бы обмочился от страха, увидь он залп шрапнели по пехотной колонне… В траншеях болтали, что самый страшный враг человека – это короли и министры, которые отправляют своих подданных на бойню, лишь бы иначе начертить линии на карте. Но это тоже чепуха. За теми пулеметами, которые рвали в клочья наши порядки, не было ни одного министра, и наверняка ни один король не отрывался от государственных дел, чтобы подняться в небо на аэроплане и несколькими бомбами превратить взвод в кровавое месиво. Там я понял все… Самый страшный враг человека – другой человек, господин унтер. Самый яростный, самый мстительный, самый беспощадный. Люди жрут друг друга, как жрали от сотворения мира. И будут этим заниматься независимо от того, будет здесь Фландрия или какая-нибудь Новая Зулусия, кто будет носить корону и какого цвета женские чулки будут выпускать фабриканты. Люди – вот кто виноват во всем. Они убили нас, эти трусливые, вечно голодные и алчные люди. А теперь они ненавидят нас же. И боятся. И презирают. Потому что они убили нас и мы не похожи на них теперь. Вы спрашиваете, причисляю ли я себя к классу мертвецов? Да еще бы, черт возьми! К любому, кто не похож на этих ублюдков с их лживыми бьющимися сердцами! К любому, который рано или поздно заставит их осознать! И пожалеть!