– Куда?

– А куда хочешь, мне такой неработь не нужен, зря я тебя подобрал на дороге две луны назад, толку никакого, только обьедаешь меня. Иди иди и помни мою доброту – сандали можешь оставить себе.

и правда на ногах у меня были какие то стремные плетушки из той же соломы.

Отвернувшись от деда урода, я поплелся через шатающийся мосток куда глаза глядят, а глядеть было на что – всюду куда ни падал глаз земля была обработана просто с маниакальным упорством, каждый клочок хоть под каким углом покрывали поля-заплатки, они перемежались маленькими прудами скорее всего  с рыбой , и повсюду были такие же как этот мерзкий дед – земледел, жилистые люди без возраста , одетые в коричневые тряпки, кто босой, кто в сандалетах и все , что говорится, гнули спину.

В глаза бросалось полное отсутствие хоть каких нибудь признаков современности среди этого аграрного рая – ни тебе столбов с проводами, ни шума автомашин, ни каких признаков, что где то неподалеку есть дорога или производство. Идиллия – земля , удушливый как в парной климат, солнце напекающее башку и общий уровень развития всего вокруг чуть выше бронзового века. Хотя вот и цивилизация – столб пыли, дробный стук копыт и всадник летящий между полей прямо на встречу мне, я успел разлядеть только перекошенное лицо, богатый пластинчатый доспех с яркими тканевыми вставками и вечный атрибут власти – плеть в руке.

– С дороги, плесень крестьянская! замах плетью и хрясь! бедная моя голова , подумал я проваливаясь в очередное забытье.

Пришел я в себя от дикого холода- ноги свело так, что они не разгибались в коленях, дополнительно меня кто-то  ощупывал твердыми, как дерево пальцами,

– парень вроде жив, Юки , Рино, тащите его , пошли

– зачем он нам, Такуми?

– будет гонином вместе с вами, а попробует удрать, тогда у нас появится новый обезвреженный.

Меня с удивительной легкостью подняли как куль с соломой и, судя по упертому в живот каменному плечу, понесли прямо как полотенце, перевесив через плечо. Саму дорогу я помнил смутно – болела контуженная голова, меня периодически вырубало, мои то ли спасители, то ли мучители вполголоса переговаривались друг с другом и спустя бесконечные часы ходьбы, наконец то после скрипа массивных ворот и ходьбы уже в помещении , меня уложили на соломенный мат и, кинув сверху тоненькое одеяло, оставили в покое.

Проснувшись,  я обнаружил себя в просторной комнате , массивного деревянного строения со стенами расписанными по щепе облицовки какими-то цветами, в комнате кроме меня на таких же матах лежали человек шесть подростков, одетых в серые халаты и штаны , подпоясанные простыми веревками, кто-то уже проснулся и как я пялился друг на друга, кто-то еще дремал.

Массивная рама с бумажными вставками, заменявшая в данном интерьере дверь, отьехала в сторону и перед нами предстал сухонький мужичок неопределенного возраста в черном кимоно, кожанных сандалях на босу ногу и толстой суковатой палкой в руках. Лицо у мужичка было такое буд-то он увидел какие то отбросы.

– Встать! голос неожиданно негромкий, сухой и как буд-то влезающий прямо в мозг.

– всем выйти во двор.. жду минуту, затем все будут наказаны.

выбежав во двор, со всех сторон окруженный плотными деревянными домами в 2 поверха, мы сгрудились небольшой толпой перед тем же мужичком, около которого стояли четверо парней с удивительно невыразительными лицами, головами лысыми как коленка в серых же кимоно, но подпоясанных тонкими цепочками.

– я Такуми Гокай,– сухо проскрипел мужичок – и с этого дня я ваш отец, мать и брат и сестра в одном лице, я решаю как вам жить, когда вам спать , когда есть и главное когда и как умирать.