Галикарнасец понял, что Харисий с командой еще не вернулись с рынка. Тогда он уселся на швартовочную тумбу и просто наблюдал, как чайки пикируют на неосторожно поднявшуюся к поверхности воды барабульку…

«Яван точно не за библосом приходил, – пришел к выводу Табнит, прокручивая в голове беседу со странным гостем. – И вел себя вызывающе. Будто играл заранее подготовленную роль. Вполне возможно, что пьяным заявился специально… Но что у него на уме, пока непонятно… Нужно выяснить…»

Хлопнув в ладоши, руббайон приказал вошедшему слуге прислать Шамаима. Вскоре перед ним в поклоне склонился сикофант – доносчик и порученец для самых грязных дел, к которым глава финикийской диаспоры его привлекал, чтобы не пачкать собственные руки чужой кровью.

Жилистый, юркий финикиянин был одет в длинный желтый хитон из льна. Кривой шрам над верхней губой, крупный мясистый нос, оттопыренные уши – внешность громилы делала его лицо неприятным. При этом колючие бегающие глаза говорили о хватке и сообразительности.

Выслушав хозяина, Шамаим метнулся к выходу из дома и вскоре уже крался за галикарнасцем в сторону порта.

Вечером он пришел с докладом.

Руббайон уставился на него мутными разноцветными глазами.

Потом скупым, но выверенным жестом приказал: «Говори».

– Лемб афинский, господин… – зашипел Шамаим. – Я у эпимелета узнал… Навклер рассказал ему, что их в Пелусий занесло бурей…

– Плыли куда? – нетерпеливо прервал своего порученца Табнит.

– В Губл[60].

– Зачем?

– Говорит, за товаром…

– Сами что везли?

– Мед.

– Сколько их?

– Пятеро… Четыре моряка и этот горлопан… Навклер родом из Галикарнаса. По разговору вроде бы они с афинянином друзья… Я слышал, как навклер называл его Геродотом… Лемб утром уходит в Губл. Стоянка оплачена до рассвета.

– Вели себя как?

– Главный у них – Геродот, навклер работает с ним по уговору… Афинянин и там крик устроил. Орал, что плата за швартовку очень высокая, а Буле спросит с него за каждый обол.

Табнит повернул голову набок и теперь смотрел на своего порученца немигающим карим глазом, словно ястреб на жертву. Выслушав его, он прикрыл веки, как делал всегда, когда принимал важное решение. Шамаим почтительно и терпеливо ждал, когда хозяин заговорит.

«Значит, в Губл… – размышлял финикиянин. – Фортегесий Буле, который выдает себя за настоящего афинянина… На Самосе он родился или еще где, к делу не относится. Важно то, зачем он плывет в Финикию… Мутный тип… Сначала пальцы гнул, а когда я ему отказал, так просто взял и ушел… Похоже, не за этим явился… А вдруг он джасус Перикла? Нужно предупредить Совет старейшин Губла… Если наместнику земель Эбир-Нари доложат о джасусе, которого мы проморгали в Пелусии, а тем более в Губле, жди беды…»

– Вот что… – Табнит огладил короткую седую бороду. – Сядешь на нашу кумбу[61]… Скажешь Абаду, что плывете в Губл. Глаз не спускайте с афинского лемба… В Губле пусть Абад или кто другой из команды следит за Геродотом, а ты найдешь Сакарбаала и передашь ему на словах…

Руббайон еще некоторое время давал указания своему порученцу, потом сунул ему в руку кошель с монетами и махнул кистью:

– Иди.

Поклонившись, Шамаим пропал за вышитой грифонами завесой…

Стоило солнечному скарабею Хепри окрасить далекие хребты Синайских гор в розовый рассветный цвет, а облакам над Египетским морем встряхнуть желтой бахромой, как Пелусийская гавань ожила.

Рыбаки правили лодки к причалу Рыбного рынка. Торговцы фруктами и пресной водой, словно водяные клопы, замельтешили по акватории внешнего рейда, встречая торговые флотилии. Крупные морские корабли торопились на веслах обогнуть мол, чтобы выйти из гавани в открытое море.