Никсон кивнул.

Вот. Ещё секунда и все пропало.

Никсон ринулся вперёд. Он, молча, бежал на юношу, сокращая расстояние с каждой секундой.

А парень застыл на месте и, открыв рот, наблюдал, как человек в маске, с горящими от ярости глазами, несётся на него, как почтовый поезд, везущий золотой запас их города. Его остолбенение длилось всего один миг, растянувшийся, казалось, на долгие века. Солдат повернулся и побежал. Ни звука не вырвалось из его легких. Лишь хриплое дыхание выдавало весь фонтан чувств, клокочущих в нем.

Брониген не понимал, почему солдат не кричит?

Более Бронигена не понимал этого Никсон. Но это его мало волновало, учитывая сложившуюся ситуацию. А ситуация была не из лучших. Расстояние между ним и парнем сокращалась.

Но сокращалась медленно.

Парень успеет вбежать внутрь и поднять тревогу.

Может быть, успеет?

Нет. Успеет наверняка.

Солдат уже взялся за ручку двери, когда его догнал…

Нож.

Нож вонзился ему между лопаток и вышел из груди, проткнув его насквозь. Солдат повис на ручке двери, так и не отворив её.

Никсон вздохнул.

Отлягло и у Бронигена.

Они двинулись к кустам.

– «Что так долго?» – спросил Платдарф.

– Возникла проблема, – ответил Брониген.

– Надеюсь, она так же канула, как возникла? – спросил Сильвер.

– Так точно. – Отрапортовал Никсон, восстановивший, наконец, нормальное дыхание.

– Вперёд. У нас есть час.

Они двинулись к входу в казарму. На пороге лежал солдат. Осмотрев его, Брониген подытожил:

– Он немой. Ему кто-то вырезал язык.

– Наверное, он много знал. – Сказал Платдарф, снова улыбнувшись. И снова никто не увидел его улыбку.

Затащив парнишку за казарму, они вошли внутрь

«Займёмся делом» – подумал Брониген, перерезая первое горло.

– Плат, что ты делаешь? – шепотом возмутился Никсон, глядя на «колумбийские галстуки», что «повязывал» и оставлял за собой Платдарф.

Тот не ответил и продолжал вытаскивать языки своих жертв. Его руки были в крови и становились всё краснее и краснее с каждым убитым.

3

Утро. Оно ознаменовалось двумя событиями. Во-первых: радиола работала. Во-вторых: у Сан Саныча пропал аппетит. Такое наблюдалось у него раньше, во время операций, еще не завершенных. Или после бессонных ночей.

Утренний эфир начался, как всегда, с песни.

Так вот теперь сиди и слушай

Он не желал ей зла

Он не хотел запасть ей в душу

И тем лишить ее сна

Он носил по выходным ей сладости

Читал в ее ладони линию

И он не знал на сете большей радости

Чем называть ее по имени4

Сан Саныч сидел у радио и ждал.

Что же дальше?

– Ты знаешь, что такое любовь, полковник? – спросил вдруг Город.

Витренюк вздрогнул. Он погрузился в думы. Он думал как раз о ней. О любви. О том, что искоренила война. О том, на что никогда не хватало времени.

«Неделя зачатия» – так называется праздник, когда каждый мог овладеть каждым. Так повышается рождаемость.

Но это не любовь, нет. Это животные инстинкты, природная необходимость, вырывавшаяся из клетки раз в год в неделю разврата и блаженства. Неделя, в которой побеждает похоть над разумом.

А где же первое свидание?

Первый поцелуй?

Первая ночь? (пусть и не брачная)

Где?

Все кануло в лету.

Полковнику вспомнилась девушка.

Он еще юн. Разодетый в форму курсанта. Она в легком платьице. На улице май. Скоро

«неделя зачатия», а он хочет только её. Интересно, ей уже восемнадцать? Имеет ли она право на участие в празднике? Его разрешение в кармане. Он пощупал его, удостоверяясь в его существовании.

Он провожает ее к заводу каждый день. Но она не знает об этом. Ему в ней нравилось все… теперь он смутно помнит её. Расплывчатый образ с десятками лиц тех, кто был после неё.