Вязаную шапочку надеть, что ли? Незаменимая вещь. Летом в Истпорте тепло, но в это время года океанские ветра зябкие. Я натягиваю шапочку на непослушные волосы – если уж мне предстоит сегодня стать участницей жутковатого парада, по крайней мере, уши не застужу.

Внимание привлекает еле слышный отсюда звонок в дверь.

Снизу доносятся тихие шаги из одного конца дома в другой – кто-то из родителей открывает входную дверь.

– Мэллори? – эхом разносится по лестнице папин голос. – Эмми пришла.

– Иду!

Я беру со стола фотоаппарат, накидываю ремешок на шею и спускаюсь по лестнице. Эмми сидит на диване, закинув ногу на ногу. На ней толстый вязаный свитер и белая спортивная вязаная шапочка в тон. Белый подчёркивает её яркие волосы и глаза. Подруга опускает молнию на куртке и натянуто улыбается.

– Ты как сегодня? – спрашивает она, поднимая бровь. – Вчера вечером Бри забросала меня сообщениями, спрашивала о тебе. Сказала, что ты не отвечаешь на её эсэмэски.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, но к нам с блюдом в руках идёт папа.

– Это я подам сегодня к чили. Хотите попробовать парочку с мёдом?

– Печенье? – спрашиваю я.

– Угадала!

Он ставит на стол тарелку и кладёт две салфетки.

– Свежайшее печенье «Кладбищенское». С пылу с жару!

В отличие от нормального печенья, папино – в форме надгробия. От него поднимается пар, напоминая о кладбищах Истпорта в туманное утро.

– Да, – говорит Эмми, не сказав «спасибо» и хватая печенье, потом перебрасывает его с одной ладони на другую. – Ой! Горячо, горячо, горячо!

Я смеюсь.

– Полегче, подруга. В «Скорую» я здесь ещё не попадала, но боюсь, это не весело.

Эмми не обращает внимания и откусывает печенье.

– Оно того стóит!

К её губам, намазанным гигиенической помадой, смешно липнут крошки. Всегда подшучиваю, что у Эмми бездонный желудок, но это правда. Она бы запросто выиграла соревнования, кто съест больше хот-догов. Такое обычно показывают по телику каждый год четвертого июля.

Эмми макает печенье в мёд и снова кусает.

– Как вкусно, мистер Дентон, и как несправедливо…

– Да? Почему это? – спрашивает папа.

– Везёт же Мэллори – на завтрак свеженькое печенье. А мне досталась мясная начинка для тако.

Она морщит нос.

– Она мне ещё вчера в горло не лезла!

Папа смеётся во весь голос.

– Ну, я рад, что вам понравилось! Надеюсь, посетители тоже будут довольны!

– Не сомневайся, – киваю я.

Может, я не в восторге от нашего ресторана, но мне нравится, как им гордится папа. И мама тоже. Во взрослой жизни нет ничего хорошего, но раз она всё равно наступит, чем бы я ни занималась, надеюсь, у меня всё сложится, как у родителей. Я буду счастлива, занимаясь любимым делом. И хочется верить, это дело будет связано с художественной фотографией.

– Ладно, мама уже в ресторане, а я пойду на Гонт-стрит помогать Джанет. Надеюсь, вы доберётесь до места встречи самостоятельно?

Я фыркаю. В Чикаго всё было непросто. Если нужно было куда-то отправиться, родителям приходилось меня отвозить. Город-то огромный. Здесь совсем другое дело. Улиц не так много, пробок не бывает. Если мы с Эмми не потеряемся на кладбище, срезая дорогу, то обязательно успеем к началу парада.

– Да, доберёмся. Спасибо!

Я обнимаю папу и, завернув печенье в салфетку, беру с собой, хоть и не голодна. День длинный, вряд ли у нас будет возможность перекусить.

– Доешь по дороге?

Эмми бормочет приглушённое «да». Она вытирает губы салфеткой, но я успеваю разглядеть крошки на подбородке. Бороду из крошек. Я смеюсь, потому что в Истпорте есть ещё одна легенда – проклятие Бородача-грязнули.

По пути к месту встречи мы с Эмми проходим через два настоящих кладбища и несколько искусственных. Несмотря на зябкий воздух, утреннее солнце пригревает, и настроение поднимается с каждым шагом. Папа всегда говорит: утро вечера мудренее. Я до сих пор этого толком не понимала. Но утро на самом деле чудесное. Ужасы вчерашней ночи рассеялись… испарились. Как вода с пола. Я снова прихожу в себя.