Госпожу Фуко одолела сонливость. Она едва смогла подняться и лечь на кровать. В ушах витал посторонний шум, а тело сильно покалывало и чесалось. С каждой секундой она ощущала нарастающее чувство тревоги. Закрыв глаза, она легла на спину и скрестила руки на груди в ожидании сна, после чего перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Она сама не заметила, как ее тело уже давно погрузилось в сон, а сознание, окрылившись, продолжило жить своей жизнью.

Мария стоит заплаканная посреди комнаты, по ее лицу прокатываются волны боли от нанесенных матерью ударов; по всей комнате лежат разорванные куски ткани, еще несколько минут назад служившие ей платьем. Утерев слезы, она стала собирать их воедино, прекрасно понимая, что их уже не сшить. Она жалела себя, и это бессмысленное действие дарило ощущение, что она чуточку совестливее и невиннее, чем есть на самом деле.

Собрав остатки платья, Мария стала перебирать их и внимательно разглядывать. Вдруг она услышала приглушенные звуки из-за стены. Она аккуратно сложила все собранное в кучу, положила на пол, подошла к стене и прижалась к ней ухом. Все стены в здании были толстыми, а потому слова доносились обрывками, и Марии приходилось вслушиваться с особым усердием, чтобы разобрать хотя бы половину из сказанного.

– Разве можно жить с такой дочерью! «Она…» —сказал женский голос, тут же вновь ставший глухим и неразборчивым.

– Послушай, – сказал мужской голос, звучавший гораздо четче, – не стоит так нее давить, в конце концов… – он тоже слился с общим шумом, и слова стали слишком неразборчивые.

– Нет! – провопил женский голос. – С меня довольно!

– Просто… – снова доносился мужской голос. – … Она еще совсем мала, надо… – голос то пропадал, то появлялся. – … Все-таки, она наша дочь.

– Я ее ненавижу! – голос стал настолько громким, что никакие стены уже не могли приглушить его. – Тварь! Почему она такая? Почему не как другие дети?

– Лучше бы ее попросту не было. – добавил женский голос после небольшой паузы.

После этого разговор прервался и в доме повисла тишина. Мария опешила от услышанного. Она просто стояла на месте, а по ее щекам стекали слезы. В висках отдавались частые удары, а взгляд помутился.

За дверью были слышны приближающиеся шаги, легкая поступь извещала о приходе матери. Она бесцеремонно вошла в комнату, запыхавшаяся и раскрасневшаяся она тут же принялась кричать:

– Ну и что ты встала? Долго это еще будет продолжаться? – гневно выдавила она. – Сил моих нет! – она взяла Марию за волосы и стала вести за собой.

Дальнейшие события потеряли ясные очертания. Все происходившее было как в тумане: мать все продолжала беспорядочно открывать рот, из которого, казалось, вылетали бессмысленные бранные слова. Мария пытается вырваться, но мать хватает ее еще сильнее. Мария с силой, несвойственной для ребенка, толкает ее, и мать, упав, ударятся головой об угол тумбочки.

Тишина. Мария стоит над неподвижным телом и тяжело дышит. Она не понимает, что произошло, ее ноги дрожат от страха. Лицо матери застыло в чем-то, напоминавшем смесь гнева и удивления. Губы Марии двигаются, но из ее рта не доносится ни одного звука, она утирает слезы и продолжает смотреть. Она бы простояла так тысячу, десять тысяч лет, если бы не проснулась сию же секунду.

Глава 3

Пьер и Мария живут вместе настолько давно, что их сложно представить друг без друга, но сегодня они впервые проснулись в один день, и это придало им значительно облегчение. Не то облегчение, что приходит с избавлением от проблемы, а то, что приходит с ее принятием. Оно похоже на чувство, что испытывает человек, мучившийся вопросом, стоит ли ему выйти сегодня на прогулку, когда мелкий дождь превращается в идущий стеной ливень, рассеивающий все сомнения. Чувство, идущее бог о бок с грустью.