«Миша, что это ты с утра пораньше?» — пытается остановить его тетя Нина.

«Дык, Ниночка, в нас же гости. Слава богу, опохмелитыся нэ грэх», – оправдывается дядя Миша.

«Давайтэ по махонькой, – обращается он к маме, – За прятнэ знайомство и с праздником!»

А мы и не знали, что сегодня праздник!

Но мама не подает вида, отвечает ему: «С праздником!»

Тетя Нина с любопытством смотрит на нас: «А мальчик у вас большой, сколько ему?»

«Одиннадцать», – говорит мама.

«А нашей Любаше десять, а Диде только пять», – хвастается дядя Миша.

Любаша рыжая-рыжая, вся в веснушках, и косички-хвостики торчат.

«Чого ты, Любаша, стесняешься? – обращается к ней отец. – Дывысь, який жених!».

Все громко смеются. А мне не смешно. Любаша мне не нравится.

Мне нравится совсем другая девочка – Леночка из нашего класса, отличница, с черными кудряшками. Леночка, правда, дружить со мной не хочет. Она дружит с Петькой – он тоже отличник, а я так себе, «хорошист».

Любаша не похожа на Леночку, а теперь, когда стали про жениха говорить, она еще даже вся красная стала.

Миша, наверное, это заметил, оставил ее в покое и перешел на Дидю: «Дидя, а тебе нравится мальчик?»

Дидю на самом деле зовут Лидой. А Дидя – просто потому, что она сама себя так называет – не выговаривает букву «Л».

Дидя смотрит на меня, улыбается, размазывает мамалыгу по лицу.

Дидя мне нравится, но мамалыга больше. Тетя Нина, наверное, понимает это, и накладывает мне в тарелку еще и еще, и снова начинает расспрашивать маму. Как попали из Кишинева в Одессу? Где познакомились с сестрой? Зачем приехали в Колкотовую Балку?

И мама снова должна выдумывать, что мой папа, которого в ту страшную ночь расстреляли на Дальнике, находится где-то здесь под Тирасполем в плену и что с сестрой ее они встретились случайно, но очень понравились друг другу…

«Ну что ж, – будто что-то решив, говорит в конце концов Нина. – Живите у нас сколько надо. В тесноте, да не в обиде».

Мы прожили у Шесточенков всю зиму. Все они, и дядя Миша, и девочки, и тетя Нина относились к нам, как к родственникам.

Так они и соседям объясняли: «Родственники погостить приехали».

Тетя Нина очень привязалась к маме, и они часто по вечерам, когда вся домашняя работа была сделана, о чем-то тихо разговаривали.

Но когда наступила весна и начал таять снег, что-то как будто бы изменилось. Тетя Нина начала нервничать, без особой причины кричать на девчонок, пугаться каждого стука в дверь. Это, как мне кажется, произошло после облавы, когда жандармы рыскали по селу, а мы сидели, закрывшись в задней комнате.

Нам, наверное, нужно было уже уходить от Шесточенков.

И вскоре тетя Нина действительно подыскала нам новое жилье – на той же улице, в доме, принадлежащем какому-то Бондаренко.

Бондаренко с семьей жил в Тирасполе, а за домом присматривала старушка, которую все звали Сидоровной. С разрешения Бондаренко она согласилась сдать нам комнату. Так мы начали самостоятельную жизнь, выдавая себя за русскую семью, родом из Кишинева, приехавшую из Одессы.

Вокруг нас теперь было много соседей – русских, украинцев, молдаван.

Мы очень отличались от них – пищей, одеждой, языком. Это было очень опасно, и нужно было всегда быть настороже.

Я должен был забыть свою фамилию «Верховский» и помнить, что моя фамилия «Лукован». Я должен был забыть имена мамы и бабушки. Забыть, что мой папа остался там, в Одессе, на Дальнике.

Забыть… Забыть… Забыть…

И самое главное, говорила мне мама, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах никто не должен видеть меня со спущенными штанами.