Так начался для них новый, не менее опасный, период жизни в «подполье».

Здесь, у Сидоровны, им приходилось опасаться и самой, излишне любопытной, Сидоровны, и забегавших к ней частенько не менее любопытных соседок, и возможного визита жандармов. Но главной опасностью были, как ни странно, местные мальчишки.

С наступлением весны уже невозможно было держать Янкале в доме.

Чтобы не вызывать подозрений, он должен был не отличаться от местных мальчишек – бегать босым вместе с ними на речку Гапчучка, воровать морковку на чужих огородах, ловить певчих птиц и, вообще, заниматься обычными делами не посещающих школу беспризорников.

Как с этим всем мог справиться Янкале?

Воспитанный мамой и бабушкой, одесский ребенок, бывший ученик музыкальной школы Столярского?

Как мог найти он общий язык с мальчишками, не зная их местного языка?

Как мог он скрыть от их любопытных глаз свое еврейство?

Тем более что эти мальчишки, умудренные «опытом» войны, уже хорошо знают, кто такие «жиды», и даже, наверное, сами видели, как в первые дни оккупации здесь на Колкотовой Балке, на берегу той самой Гапчучки, расстреливали пригнанных из Тирасполя евреев.

Но выхода не было. Чтобы остаться в живых, им, всем троим, и Янкале в особенности, нужно было, как разведчикам-нелегалам, «вживаться» в роль, «внедряться» в местную жизнь, с той только разницей, что разведчиков-нелегалов обычно готовят к этой нелегкой миссии, обеспечивают «легендой», явками, деньгами. С той только разницей, что за разведчиками-нелегалами обычно следят их «кураторы» и, в случае опасности, помогают скрыться.

У них, как мы знаем, не было ничего – ни знаний, ни опыта, ни «легенды».

Все, что им оставалось – это положиться на Господа Бога и жить в постоянном, не оставляющем ни на минуту страхе.

Этот страх и заставил Фаничку отправиться вместе с Янкале в Тирасполь и провести всю эту Пасхальную ночь у ограды церкви в гуще пьяной толпы, способной в своем религиозном экстазе растерзать любого, похожего на еврея человека, виновного, с их точки зрения, в распятии их Иисуса Христа.

На следующее утро дяденька, у которого мы ночевали, отвез нас к Шесточенкам.

Мы проехали на санях через все село, остановились у какой-то хаты и вылезли из саней. Дяденька стукнул кнутом по двери. Дверь отворилась, и мы увидели на пороге молодую женщину.

Дяденька поздоровался с ней и сказал: «Нина, я привез вам гостей на Крещенье».

Женщина почему-то обрадовалась: «Ой, спасибо вам, дядьку!» и крикнула кому-то: «Миша, к нам гости!».

Мы зашли в дом.

Тетя Нина приняла нас, как дорогих гостей.

«Раздевайтесь, садитесь за стол. Праздник сегодня у нас – Крещенье. Вот, разговляемся после поста. Муж мой – Миша, – указала она на мужика, сидящего за столом, – и дочки – Любаша и Дидя».

На столе давно не виданная нами еда: горячая мамалыга, брынза, лук, нарезанный ломтиками, соленые огурцы. Тетя Нина накладывает нам на большие тарелки мамалыгу, добавляет брынзу и одновременно ведет разговор с мамой: «Как живет там моя сестра с дочкой? Давно они у нас не были».

«Ваша сестра просила передать вам привет, она собирается к вам весной».

«Цэ добрэ», – вступает в разговор ее муж.

Я потом привыкну к этому мужику и стану называть его «дядя Миша».

Он добрый и, кажется, любит детей, но пока я стараюсь на него не смотреть – у него почему-то весь рот перекошен и глаза навыкате с красными прожилками, непонятно куда-то смотрят…

Дядя Миша достает бутылку самогона, и мутная жидкость булькает в стаканы.