Эмилька, на удивление, поддержала эту безумную затею. Хотя, конечно, понимала, что появление в развалке Норы с ребенком, а может быть, и старухи Иды, увеличит опасность провала.

А вот Изя как раз был категорически против. Он считал, что Тася не только не сможет вытащить мать и сестру из гетто, но и сама оттуда не вырвется.

Но Тася была непреклонна: она пойдет в это гетто и даже Ролли с собой возьмет.

Обвязанная огромным Эмилькиным платком, Ролли поможет ей сойти за крестьянку.

Осталось уговорить Ролли, и Тася стала ей врать, что они идут на Слободку «гулять», что там они встретят Нору и Эрика, будут играть в снежки и слепят огромную снежную бабу.

Услышав о снежной бабе, Ролли милостиво согласилась, и ранним утром 25 января 1942 года отправилась с Тасей в гетто на Слободку.

По странной случайности, это было в тот самый день, когда из-за снежных заносов «Поезд-Гроб» в Березовку не шел и депортация евреев не проводилась.

Иначе жандармы наверняка загнали бы эту «крестьянку» в очередной конвой и отправили в Березовку.

Так что на сей раз им просто повезло. Не найдя, естественно, своих родных в гетто, они сумели все-таки оттуда выбраться и остались живы.

О том, что видела Тася на Слободке, она никогда не рассказывала. А то, что запало в детскую память Ролли, существенно отличается от того, что там в действительности происходило.

Папа очень и очень сердился, но мы с Тасей все равно пошли гулять в гетто.

Там теперь живут все евреи, и мы там найдем тетю Нору, и бабушку Иду, и маленького Эрика, и мы с ним обязательно слепим из снега Снежную Бабу, и Тася нам поможет. Она обещала.

Жаль только, что Эмилька мне морковку для носа Бабы не дала. Сказала: нет морковки. А я видела, была у нее одна, маленькая. Лежала на подоконнике рядом с картошкой. Так мы и пошли с Тасей лепить Бабу без морковки.

На груди у Таси висит полочка из фанеры, а на ней иконка маленькая и коробочки с фитильками, кружочками такими из картона, которые зажигают под большими иконами. Вот и Эмилька зажигает, когда молится своему Боженьке.

Тася будет как будто бы продавать эти фитильки.

А я буду как будто бы ее дочка.

Тася будет кричать: «Фитилька! Фитильки!»

А я буду молчать. Все время. Даже если кто-нибудь о чем-нибудь меня спросит.

Даже если чужой солдат спросит. Я буду молчать.

На голове у Таси большой серый платок. Меня папа тоже, чтобы не холодно было гулять, закутал в Эмилькин платок.

Тася держит полочку с фитильками и не может вести меня за руку, так что я иду сама и держусь за кончик ее платка.

Слободка, оказывается, немножко далеко, и я уже даже немножко устала. Тася тоже, наверное, немножко устала.

Она все время кричит: «Фитильки! Фитильки!» — но совсем тихо, шепотом. И потому, наверное, эти фитильки у нее никто не покупает.

Но мы уже, кажется, пришли. Прошли под мостом, мимо страшных каких-то серых солдат и пришли на Слободку.

Тася сказала мне правду: здесь на улицах много детей гуляют. Но почему-то никто не играет в снежки и не лепит Снежную Бабу. А некоторые даже сидят или лежат. Прямо так, на снегу, и мамы их не ругают.

Тася уже не кричит: «Фитильки!» Она здоровается со всеми вежливо и спрашивает про Эрика и про Нору. Но никто разговаривать с ней не хочет. Все молчат и только головами взад и вперед мотают: нет и нет. Совсем, как лошадки.

Холодно. А мы все идем и идем по улицам. Заходим в какие-то домики. В какие-то халабуды. Я уже даже плакать начала.

И вдруг в одной халабуде кто-то как запищит: