– Да…Но что я могу…– оторопела повитуха, которая вконец запуталась. Ее дело – принимать роды, а не рассуждать о политике, зловещей и таинственной.

– Я ведь не склоняю тебя к чему-то преступному или пагубному. Ты многим людям поможешь. Ты целое княжество от беды избавишь…– Семидол знал, что человека можно склонить к любому поступку, если сперва убедить в необходимости и добром основании задуманного. А также предложить способ решения проблемы. – Я прошу от тебя токмо одного – верности. Она есмь то, что склеивает разрозненные камни в прочную стену. Нам предстоит воздвигнуть самое величественное сооружение – неприступный частокол из гордости и славы, который не преодолеть никакому нашему врагу…

– Но как? – простодушно вопросила повитуха.

– Послушай, – Семидол приблизился к уху повитухи. – Вчера ночью моя другая дочь, Найдёна, родила сына. Понимаешь? В нашем роду уже есть мальчик. Если что-то пойдет не так у Догады, я имею в виду…

Словно кургузые утки, низенькие ладьи скользили по темной речной глади, оставляя позади себя быстро тающие бороздки. В этом году преждевременный ледоход рано очистил воды Волхова и Ладожки. Однако на окоченевших берегах еще долго лежал снег.

С безразличием взирала Дива на чужие земли с борта корабля, ставшего ее новым прибежищем. Топкие калуги, пещеры, сопки и угрюмый лес. Бескрайний и глухой, как ее тоска. И в этой великой тоске ей никто не протянет руку. В этой тоске она одна. Совсем одна.

Грусть выплеснулась наружу двумя ручейками, бегущими по щекам. Во время пути Дива то плакала безутешно, то погружалась в молчаливое оцепенение. Поначалу ее провожатые справлялись о причинах подобного поведения супруги своего предводителя, которую им было велено опекать. Но уже вскоре ее слезы никого не занимали.

– Banco! – сердито рявкнул Хельми, вновь указывая Диве на пустующее сиденье. Она не сразу догадалась, что мечник уже несколько раз обращался к ней. Будучи погруженной в тяжелые думы, она не обращала на него внимания, как и на остальных, впрочем. Очевидно, в связи с этим ее отрешением было и сопряжено недовольство в его голосе. – Aldauga…

– Что глаголешь?..– не поняла Дива направленного ей возгласа. Но в ответ Хельми развернулся к ней спиной и пошел по тесной палубе, где все путешественники сидели, и лишь одна Дива стояла, глядя в подернутую дымкой даль. Он знал, что она не понимает его языка. Но не старался облегчить ей задачу и выразиться яснее, на языке Новгорода.

– Княгиня должна присесть на скамеечку. Кажется, скоро будем приставать, – догадалась служанка, которую наспех снарядили в путь вместе с Дивой. Эта девушка, Углеша, была Диве малознакома. Они и не разговаривали. Настроение опальной княгини не располагало к общению.

– Мы подплываем к Фризии? – безучастно спросила Дива в пустоту, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Ни в коем случае. Это Альдейгья…– на вопрос Дивы ответил Гуннар, поскольку юная служанка не была знакома с установленным путем следования. Углеша, как и ее княгиня, прежде не покидала Новгорода.

– Альдейгья? – Дива перевела очнувшийся взгляд на жилистого Гуннара. Этот варяг был необычайно искусен в ратном деле, несмотря на свою худощавость. Секрет его силы крылся в ловкости. Он говорил на многих языках, быстро запоминая чужие слова, что крайне удивляло всех.

– Ага, старый источник, морю подобный, – пояснил Гуннар. И видя, что Дива по-прежнему не понимает его, добавил, – Ладога…

– Ладога? – переспросила Дива. – Я думала, что мы давно идем по морю…– Дива никогда не видела моря, потому некоторое расширение русла Волхова почему-то сразу и без сомнения приняла за морской простор.