Он следил за сюжетом, позабыв обо всем на свете. До сих пор ему не доводилось знать об арабской сказительнице. Но вряд ли он мог бы узнать о феномене Шахерезады больше, чем он постиг за те двадцать минут, которые провел, обратившись в слух.

Однако чувство, что все это он уже где-то слышал, не оставляло его…

А Таня вовсю смеялась, наслаждаясь эффектом.

– Сама придумала?

– Ну ты даешь! Это «Капитанская дочка» Пушкина. Ее в школе проходят, – Таня смотрела на Сашу с такой улыбкой, обидеться на которую было просто невозможно.

– И мы проходили?

– Проходили, – она хохотала. – Я пойду.

Выглянуло солнце.

Проводив ее до ворот, Саша сказал:

– Съездим куда-нибудь?

– Конечно!

Он смотрел ей вслед как обычно, из глубины гаража. Дождь кончился. С темной стены вспорхнула бабочка и метнулась на улицу. Солнце сияло.

Домыв крылечко, Таня плюхнула воду в ровный ряд картошки и опрокинула ведро на настил во дворе. Хлопнула калитка, послышались шаги.

– Здоро́во! – Инка запустила руку в карман и зачерпнула горсть семечек. – У папы завтра выходной, едем на речку. Танька, давай с нами!

Через пять минут они уже лузгали семечки и обсуждали грядущий вояж.

– Порыбачим, – деловито заметила Инка.

– Ну-ну.

Последовал взрыв смеха.

– Только папа велел пораньше…

Проснувшись, Таня нетерпеливо подобралась к окну и отодвинула краешек занавески: погодка не подводила.

Делая вид, что завтракает, она кивала бесконечным бабушкиным наставлениям. Когда выскочила за ворота, бабушка закричала вслед, протягивая корзинку с провизией:

– Еду-то забыла, заполошная!

У Инки уже вовсю кипели сборы. Алка бросилась навстречу, обхватила Таню руками и повисла, заглядывая в глаза.

– Я клещ, – время от времени хорошенькая Алка считала нужным напоминать о своей привилегии цепляться в кого ей вздумается.

Инка вышла с сумкой, из которой торчали бадминтонные ракетки. Таня в знак приветствия подбросила старый волейбольный мячик.

– А ну-ка, девчонки, живо, – Инкин отец открыл дверцу оранжевого «Москвича».

Инка с Таней уселись на заднее сиденье. Двигатель был заведен, мать запирала дверь.

– Алка, – крикнула она, – где тебя носит?

Та вышла из-за дома, держа на руках круглым брюхом кверху нелепого, непонятной масти щенка. Он энергично вырывался. С Алкой это было бесполезно.

– Он хочет с нами, – она взяла привычную ноту. Момент был рассчитан с ювелирной точностью. Мать открыла было рот, но отец высунулся из машины, махнул рукой, и место нашлось всем.

Дорогой Таня молчала. Она смотрела на эту семью, и их простая жизнь казалась ей неправдоподобным счастьем. Она примечала множество вещей, которые Инка с Алкой принимали как должное. Ее поражала сама упорядоченность, устроенность быта: в их большом доме у каждой из девчонок была своя комната, свой письменный стол, своя кровать… Бытовая составляющая никогда не была главной ни для Таниной бабушки, ни для ее матери и раньше никак не интересовала саму Таню. Но в последнее время она все чаще задумывалась об этой материальной стороне жизни.

В попытках нащупать секрет счастливой, как ей казалось, жизни других семей Танина мысль не знала покоя. В своих блужданиях она то и дело натыкалась на одно из детских воспоминаний. Первоклассница Таня возвращается домой из школы и чувствует: что-то изменилось. Проходит в большую комнату и видит, что окна занавешены новыми шторами. «Тебе нравится?» – спрашивает мама. Дочь ничего не отвечает, лишь смотрит. И прекрасное чувство обволакивает Таню с головы до ног: завернутая в шторы комната обещает неведомую, полную покоя и счастья жизнь.

Если бы Таня могла представить себе, что этими шторами ознаменовалась последняя и, как вскоре выяснилось, бесплодная попытка ее родителей быть вместе! Но она не знала этого. И вера в уют, порождающий счастье, без спросу поселилась и жила в ее душе.