, действительно был «политическим», то есть сознательным противником фашизма; всяким «нытикам» и прочим неугодным лицам, схваченным гестапо, тоже нашивали красные треугольники, поэтому в бараках для политических состав был неоднородный – от «неустойчивых элементов» до потенциальных преступников, и кое-каким обитателям этих бараков, собственно говоря, надлежало бы носить зеленый треугольник – отличительный знак уголовников. Между бараками немцев и иностранцев – поляков, русских, французов, голландцев, чехов, датчан, норвежцев, австрийцев и многих других – из-за различия языков, а также по иным причинам вначале не получалось никакого контакта. Коммунистам, объединившимся в ИЛКе, пришлось преодолеть немало трудностей, прежде чем удалось победить недоверие иностранных заключенных, которым в стенах немецкого фашистского концлагеря было сложно привыкнуть считать немецких заключенных товарищами. Один походил на другого, и по виду нельзя было сказать, бьется ли честное сердце под тюремными лохмотьями, которые все они носили. Потребовалась упорная и тайная, а потому опасная работа членов ИЛКа, чтобы пробудить у тысяч людей мысль о солидарности и добиться их доверия. В каждый барак ИЛК поместил своих людей и постепенно укрепил свое положение среди заключенных, хотя ни один человек даже не подозревал о существовании тайных связей. Члены ИЛКа не занимали в лагере видных постов и старались не привлекать к себе внимания. Они жили и работали скромно и незаметно. Богорский работал в банной команде, Кодичек и Прибула – как специалисты в бараке оптиков, ван Дален – санитаром в лазарете, француз Риоман – поваром в столовой эсэсовцев, где его весьма ценили любители вкусно поесть. Наконец, Бохов занимал скромную должность писаря в тридцать восьмом бараке. Здесь бывший депутат ландтага Бремергафена от коммунистической партии создал для себя и своего опасного дела надежное убежище. Искусно владея пером рондо, Бохов хорошо писал печатными буквами, благодаря чему придурковатый блокфюрер очень им дорожил. Бохов изготовлял для него десятки картонных табличек с глубокомысленными изречениями вроде: «Моя честь – верность», «Мой народ – мой рейх – мой фюрер». Эсэсовец сбывал эти изделия своим знакомым не без выгоды для себя. Ему и в голову не приходило, что искусный писарь не просто «безобидный» заключенный.

Это Бохов на совещании ИЛКа предложил назначить Андре Гефеля военным инструктором групп Сопротивления. «Я его знаю, это верный товарищ. Я поговорю с ним».

Когда год назад Бохов после вечерней поверки прогуливался по лагерю с Гефелем – ибо то, что хотел сообщить ему Бохов, не предназначалось для посторонних ушей, – был такой же дождливый вечер, как сегодня. Пятидесятилетний мужчина шагал, засунув руки в карманы, рядом с худощавым Гефелем, который был на десять лет моложе его. Отличавшийся звучным голосом, Бохов говорил сейчас приглушенно. Он взвешивал каждое слово, чтобы сказать ровно столько, сколько Гефелю следовало знать.

– Мы должны готовиться, Андре… к концу… Интернациональные боевые группы… понимаешь? Оружие…

Гефель с изумлением поднял на него глаза, но Бохов резким взмахом руки пресек какие-либо вопросы.

– Об этом позже, не теперь!

И под конец, когда они расставались, Бохов сказал:

– Ни в коем случае не привлекай к себе внимания даже по пустякам, понял?

Это было год назад, и с тех пор все шло хорошо. Тем временем Гефель узнал, где достают оружие, о котором Бохов тогда не хотел говорить. Заключенные тайком изготовляли рубящее и колющее оружие в разных мастерских лагеря. Советские военнопленные делали на токарных станках веймарских оружейных заводов, где им приходилось работать, ручные гранаты и тайком проносили их в лагерь, а специалисты, занятые в лазарете для заключенных и в патологоанатомическом отделении, готовили из припрятанных химикалий заряды для гранат. Все это Гефель теперь знал, и, когда он вечерами в тайном месте обучал членов групп обращению с оружием, ему было особенно приятно показывать, как надо пользоваться пистолетом «вальтер» калибра 7,65. Этот пистолет украли у помощника начальника лагеря Клуттига во время попойки в эсэсовском клубе. Украл его один из заключенных, которые обслуживали кутил. Виновника так и не обнаружили, ибо даже заядлый ненавистник коммунистов Клуттиг не мог предположить подобной дерзости от заключенных. Он подозревал одного своего собутыльника. Каким ледяным спокойствием нужно было обладать тому, кто после пиршества вместе с командой подневольных «кельнеров» шагал через ворота в лагерь, мимо эсэсовцев, неся под одеждой пистолет!.. Этот ледяной холод Гефель ощущал всякий раз, когда держал в руке драгоценное оружие, когда доставал его из тайника и прятал под одеждой, отправляясь на получасовые учения через весь лагерь, то и дело отвечая на приветствия ничего не подозревавших друзей, то и дело встречая по дороге эсэсовцев. В такие мгновения он ощущал холод металла на теле.