– Он наверняка будет вести себя тихо, – глухо произнес Гефель и сжал губы.

Снова все трое переглянулись. Каждый ждал, что другой предложит какое-то решение в этом необычном деле. Опасаясь, как бы их отсутствие не было замечено Цвайлингом, Гефель потянул Пиппига.

– Пойдем, – бросил он и, обращаясь к Кропинскому, сказал: – А ты оставайся здесь, пока все не разойдутся.

Кропинский опустил оцепенелый комочек обратно в чемодан. У него тряслись руки, пока он из нескольких шинелей сооружал ребенку постель. Бережно уложив малыша, он укрыл его и осторожно отвел ручонки от лица. При этом поляк заметил, что малютка слегка сопротивляется, но глаза его оставались крепко зажмуренными.

К тому времени, когда Пиппиг принес кружку кофе и кусок хлеба, Кропинскому удалось уговорить мальчонку открыть глаза. Поляк усадил его и подал алюминиевую кружку. Ребенок начал жадно пить. Пиппиг с ободряющей улыбкой протянул хлеб. Но ребенок не взял его.

– Боится! – решил Пиппиг и сунул хлеб ему в ручки. – Ешь! – ласково сказал он.

– Теперь ты должен поесть и уснуть, – зашептал Кропинский. – И ничего не бойся! Мы с дядей Пиппигом посторожим. И я возьму тебя с собой в Польшу. – Он, посмеиваясь, указал на себя. – У меня там есть домик!

Ребенок поднял на Кропинского серьезные глаза, личико его выражало напряженное внимание. Малютка приоткрыл рот и вдруг с проворством зверька уполз под шинели. Они подождали немного, но ребенок не вылезал. Кропинский тихонько приподнял шинель. Мальчик лежал на боку и жевал хлеб. Бережно накрыв ребенка, Кропинский и Пиппиг покинули укромное место и заложили проход грудой мешков. Прислушались. За мешками было тихо.

Когда они вернулись в переднее помещение, команда уже собралась на ежевечернюю поверку. Заключенные, работавшие на вещевом складе, числились «прикомандированными», они были заняты более продолжительное время и потому не участвовали в общей поверке лагеря на аппельплаце. Их пересчитывал на месте работы командофюрер, эсэсовец низшего ранга, и рапортовал коменданту, который делал отметку в общем списке. Цвайлинг только что вышел из своего кабинета, и Пиппиг с Кропинским поспешно встали в строй. Чтобы прикрыть их опоздание, Гефель сердито проворчал:

– Вам что, нужно особое приглашение?

Вытянувшись с шапкой в руке перед Цвайлингом, он доложил:

– Команда вещевого склада в количестве двадцати заключенных построена на поверку! – и стал в общий строй.

Цвайлинг шагал, считая заключенных.

Гефель напряженно прислушивался к звукам из глубины склада. А вдруг ребенок все-таки испугается и закричит?

Сосчитав людей, Цвайлинг махнул рукой, что означало – «Разойдись!». Строй распался, и заключенные возвратились к своим занятиям. Только Гефель остался на месте – он не заметил знака Цвайлинга.

– Что еще? – невыразительным, тягучим голосом спросил тот.

Гефель вздрогнул.

– Ничего, гауптшарфюрер!

Цвайлинг подошел к столу и подписал рапорт.

– О чем это вы сейчас задумались?

Это должно было звучать дружелюбно.

– Ни о чем особенном, гауптшарфюрер.

Цвайлинг, приоткрыв рот, коснулся кончиком языка нижней губы: это означало у него улыбку.

– Верно, побывали дома, а?

Гефель пожал плечами и недоуменно спросил:

– То есть как?

Цвайлинг не ответил. Многозначительно усмехнувшись, он ушел в кабинет и вскоре покинул склад, чтобы сдать рапорт. На нем было коричневое кожаное пальто – признак, что он больше не вернется. Ключи от склада Гефель в конце дня сдавал на вахту у ворот.

В канцелярии вокруг Гефеля столпились заключенные, они желали узнать подробности, так как Розе проболтался. Когда Гефель выругал его, тот начал громко оправдываться: