Тамара к концу дня изматывалась так, что у нее темнело в глазах. Все это время бок о бок с ней работал Василий Пономарев. В армию его не призвали то ли по здоровью, то ли из-за судимости.

– Ты бы так не надрывалась, – как-то раз сказал он Тамаре, перехватывая у нее пудовое Евангелие. – Тебе еще детей рожать.

Помолчал и вдруг добавил:

– Жаль вот только, что не от меня.

И в эту минуту Тамара поняла, что этот замкнутый, мрачноватый человек, кажется, любит ее, и любит по-настоящему.

30 июля отправляли в Киров третью, самую большую партию, под которую музейщикам выделили два товарных вагона. Вместе с этой партией город покидала большая часть сотрудников, и Тамара была среди них вместе с больной матерью. Город непрерывно бомбили, воздушную тревогу в тот день объявляли 32 раза. Груженые машины отправили на вокзал уже темной ночью. Небо освещалось прожекторами. Время отправки никто не знал, поэтому многие не успели забрать даже личные вещи и не получили расчет.

Разместились в вагонах прямо на ящиках с экспонатами. Столяр Тичкин устроил в темном закуте вагона походную уборную, прорубив отверстие в полу. При свете карманных фонариков выдали продукты: хлеб и конфеты. Мужчинам раздали винтовки и по две обоймы патронов.

Уже перед самой отправкой устроили последнюю перекличку. Не было только Пономарева.

– Может, с ним что-то случилось? – предположила Тамара.

– Да что тут гадать, – проворчал вахтер Терентьев. – Остался ваш Пономарев фрицев поджидать.

– Что вы такое говорите! – ахнула Тамара. – Это ж наш товарищ!

– Тамбовский волк ему товарищ, – зло сплюнул вахтер. – Я его давно раскусил. Враг он! У меня на таких глаз наметанный.

Тронулись уже под утро. По пути эшелон дважды бомбили «юнкерсы», он подолгу застревал на перегруженных полустанках и только на пятые сутки прибыл в Киров. И никто из музейщиков тогда не мог и предположить, что снова они увидят родной Новгород только через три долгих и страшных года.

Начальник городской стройконторы Николай Тейс руководил погрузкой на баржи фабричного оборудования, когда его отыскал запыхавшийся посыльный:

– Николай Георгиевич, вас срочно вызывают на заседание «тройки».

«Тройка», как обычно, заседала в здании горисполкома. Во главе стола сидел заместитель председателя Ленинградского облисполкома Петр Павлович Еремеев.

– Немедленно займитесь эвакуацией колоколов! – повелительным тоном объявил он Тейсу.

– Эвакуацией чего? – переспросил Николай Георгиевич.

– Вы плохо слышите? Колоколов Софийской звонницы!

– Но понадобится мощный подъемный кран с большим вылетом стрелы. Такой техники у меня нет, – возразил Тейс.

– А вот это нас не касается, – отрезал Еремееев. – В случае неисполнения будете отвечать как за саботаж. Также поручаем вам принять меры по защите от бомбардировок памятника «Тысячелетие России». Все! Немедленно приступайте!

– …Фамилия странная, он что, немец? – спросил Еремеев, когда дверь за Тейсом закрылась.

– Предки из Германии. Мы его проверяли: наш человек! – доложил старший майор НКВД.

Покинув грозный кабинет, Тейс направился в кремль, размышляя по дороге над неожиданным заданием. С детства он помнил колокольный звон, по утрам будивший Новгород веселой перекличкой, возвещавшей о праздниках, звавшей прихожан на церковную службу. Мать рассказывала, как однажды заплуталась в лесу, но потом услышала далекий колокольный звон и нашла дорогу.

А потом колокола разом умолкли. В стране свирепствовала антирелигиозная кампания. В Новгороде колокола сотнями сбрасывали с колоколен, газеты пестрели обращениями трудящихся с требованием уничтожить «ненужные побрякушки, которые мешают людям трудиться и учиться». Пропал без вести знаменитый софийский звонарь Егорка, переливчатыми звонами которого заслушивался юный Сережа Рахманинов, живший у своей новгородской бабушки.