Назначенный директором Управления музеев Владимир Богусевич настойчиво просил начальство дать разрешение на эвакуацию, но всякий раз получал приказ не закрывать музеи, чтобы не оставлять находившихся в городе красноармейцев без культурного отдыха. Когда «тройка» наконец разрешила разбирать экспозиции, бои уже шли под Старой Руссой.

В тот же день взволнованный Богусевич собрал сотрудников музеев на экстренное совещание.

– С этой минуты мы все считаемся мобилизованными! – объявил он. – Нужно одновременно и сверхсрочно снять, упаковать и подготовить к отправке экспозицию древнерусского искусства, картинную галерею, исторический музей, хранилище ценностей. В общей сложности это 140 тысяч единиц хранения! Чтобы вывезти все, потребуется месяц и несколько железнодорожных составов. Ни того, ни другого у нас нет. Поэтому придется отбирать только самое ценное и отправлять в тыл несколькими партиями.

Что тут началось! Каждый музей, каждый отдел отчаянно сражались за свои экспонаты, вспыхивали ссоры, разыгрывались настоящие драмы. Когда хранительнице книжных фондов сказали, что почти всю стотысячную библиотеку редких книг придется оставить, она разразилась бурными рыданиями. Та же судьба постигла уникальную археологическую коллекцию.

В первую очередь решили вывозить старое русское золото и ювелирные изделия из монастырских ризниц: знаменитые позолоченные кратиры работы Косты и Братилы, софийские сионы, поручи святого Варлаама Хутынского, усыпанный драгоценными камнями посох архимандрита Фотия, панагиары, потиры, дискосы и тысячи старинных монет. Под бдительным оком госкомиссии, специально прибывшей из Ленинграда, их укладывали в ящики со стружками, обернув бумагой. К каждому ящику прилагали опись с указанием веса драгметаллов.

Много хлопот было с живописной коллекцией. Со всеми предосторожностями вынимали из подрамников и накатывали на самодельные фанерные катушки холсты великих мастеров – Тропинина, Кипренского Брюллова, Левитана, Серова, Коровина, Врубеля. Из шести тысяч старинных икон пришлось отобрать только восемьсот досок, среди которых шедевры мирового уровня: «Богоматерь Знамение», «Николу» Алексы Петрова, «Бориса и Глеба на конях», «Битву новгородцев с суздальцами», «Молящихся новгородцев».

5 июля первые два вагона отправились в город Киров, бывшую Вятку. Их сопровождал Богусевич, оставив вместо себя Бориса Константиновича Мантейфеля, который славился своей широчайшей эрудицией в самых разных отраслях музейного дела. Предки Мантейфеля были родом из Германии, и поэтому в числе других новгородских немцев он теперь состоял на особом учете в райотделе НКВД.

– Ну какой я немец, если по-немецки знаю только «гутен морген» да «ауфвидерзеен», – жаловался Борис Константинович Тамаре. – Предки мои еще при Елизавете Петровне в Россию перебрались. Все мужчины были военными, прадед при Бородине отличился. А главное, душа моя тут! Я каждую птичку новгородскую по голосу отличаю, каждую травинку узнаю, а мой любимый музыкальный инструмент – русская балалайка! Как только эвакуацию закончим, сразу попрошусь на фронт! Я ведь в Первую мировую взводом командовал, солдатского «Георгия» получил, так что винтовку в руках держать умею.

Каждый рабочий день теперь начинался с бурных споров музейщиков вокруг того, что увозить, а что оставить. Насмотревшись на эти страсти, к Мантейфелю однажды пришел пожилой музейный вахтер Терентьев и предложил закапывать в землю вычеркнутые из списка на эвакуацию экспонаты.

– Все лучше, чем немцу дарить, – убеждал он. – Да вы не беспокойтесь, работать буду аки тать в нощи, ни одна душа не узнает, где что спрячу. А как фашиста разобьем, все предъявлю в лучшем виде.