– Что же вы ответили?

– Признаться, подмывало меня написать, что это всё – не вполне удачная шутка, что нам, мелким по сравнению с тем временем людям, не стоит впустую использовать их крупные слова для своих лилипутских нужд. А после я задумался: ведь я и сам в тот день поступил точно так же! Но ведь – со смыслом? Анастасия Николаевна тоже, выходит, писала со смыслом? Мне так и захотелось позвонить ей и спросить напрямую: что за смысл она вкладывает? Но я, странно сказать… оробел.

– Оробели? – не сразу понял я. – Перед тем, что она поймёт ваш звонок в позднее время неверно, как некую надежду на более доверительные отношения с вашей стороны?

– И это тоже, – согласился Андрей Михайлович. – Да ведь она просто могла ошибиться номером, и тогда вышло бы совсем глупо, вы не находите?

* * *

Наш разговор в тот вечер не закончился: мы успели обсудить что-то ещё, и, кажется, даже не пустячное. Но автор чувствует необходимость дать отдых своему читателю и, исходя из того, что каждой мысли – своё время, завершает на этом месте вторую главу.

Глава 3

[1]

В моих посещениях Андрея Михайловича установился порядок, согласно которому в оговоренное время он оставлял калитку и дверь своего дома незапертой. Для приличия позвонив в дверь, я входил в дом, а хозяин обычно ждал меня в прихожей. В этот раз, однако, мы встретились на участке.

Могилёв, полуобернувшись ко мне, прикрывая глаза ладонью, смотрел на небо.

В предвечернем летнем небе, чистом, без облачка, на расстоянии не больше километра от нас почти неподвижно висел жёлтый воздушный шар.

– Я часто его здесь наблюдаю, – заговорил мой собеседник вместо приветствия. – Понятия не имею, принадлежит ли он местному авиаклубу или, например, частному собственнику. По правде говоря, даже и не хочу знать.

– Почему? – уточнил автор.

– Потому что такое знание может нечаянно разбудить в уме завистливую мысль о том, что, дескать, у некоторых людей хватает и денег, и досуга для полёта на воздушных шарах, в то время как другие перебиваются с хлеба на квас. Очень большевистская мысль.

– А разве не справедливая?

– Справедливая, – согласился историк, – но этакой низшей справедливостью, тем, что и делает её одной из «тьмы низких истин». Человеку жизненно необходим досуг, а не только борьба за хлеб насущный. Причём иногда – именно такой досуг, длительный, замерший, блаженно-неподвижный, с лёгким оттенком скуки. Именно тихий досуг является питательной почвой создания новых смыслов. А без него мы все обречены на бег белки в колесе. Разве вы не согласны?

– Согласен полностью, – признался я. – А спросил про справедливость только потому, что пробую поставить себя на место моего будущего читателя и заранее обречённо думаю о сложности оправдания в его глазах «блаженно-неподвижного», вашими словами, досуга, который предполагает привычку к лени, барству и… и равнодушному использованию общественного неравенства.

– И вновь я вам отвечу, как неизменно отвечал Василий Маклаков в переписке с Шульгиным, – откликнулся собеседник, – что вы правы, но правы лишь отчасти. – Видите ли, до семнадцатого года прошлого века мы все, вся образованная часть общества, имели ровно эти мысли. Так сказать, всей страной коллективно казнили себя за нашу позорную праздность. Причём чем больше предавались этой праздности, тем больше себя казнили. И после переворота, устроенного небезызвестным швейцарским сидельцем, были обречены утонуть во всеобщей рабочей деловитости. Вот, произошла буржуазная революция девяносто первого года – или «контрреволюция», если оставаться в рамках марксистской догмы, – а этой муравьиной деловитости только прибавилось. И где в итоге новый собор Василия Блаженного, новое «Явление Христа народу», новая «Война и мир», новая Шестая симфония?