забыть.

Сломанный, с рассечённым лицом, в котором всё ещё угадывались его черты: нос, брови, шрам на левой скуле. Только взгляд был другим. Не

человеческим.

– Она жива, – повторил двойник.

– Кто?

– Лена.

– Это невозможно.

– Но она есть. И она ждёт. И она всё ещё держит зеркало.

Он вышел из сторожки в рассвет. Мир казался другим. Молчим. Густым. Он

шёл по асфальту, как по воде – каждое движение давалось с усилием.

В голове билось только одно: “Она жива”.

И если это правда – значит, вся боль не была напрасной.

Значит, он всё ещё может что-то изменить.

Дома Зои уже ждала.

Он вошёл, промокший, в следах грязи.

Она поднялась.

– Где ты был?

– У себя. В конце.

– И что там?

– Я. Только позже. Только с другой жизнью.

– Ты снова видел зеркало?

– Оно треснуло.

– И?

– Оно помнит моё имя. И её тоже.

Он показал жетон, фото, письмо.

Потом сказал:

– Он сказал, что Лена жива.

Зои вздрогнула.

– Ты веришь ему?

– Я верю не ему. Я верю тому, как мне больно, когда я слышу её имя.

Спустя два часа в дверь снова постучали.

На пороге – коробка. Без подписи. Без следов. Внутри – кассета VHS.

Сломанная. Почти пепел.

Но в пакете – дубликат.

И записка:

“Это – запись из камеры приюта. 1997.

Смотри до конца.

Если не выдержишь – не возвращайся.

Если выдержишь – иди за мной.”

– Л.

Они нашли старый проигрыватель в подвале. Пыльный, но рабочий.

Подключили к монитору.

Изображение – рваное, полосами. Слабый шум. Сначала – ничего. Только

стены. Потом – движение.

Лена. Живая.

Девочка лет четырнадцати.

Смотрит в камеру. Долго.

А потом говорит:

– Если ты это видишь, Тейтум, значит, ты всё-таки дожил.

Ты был там. Ты всё видел. Но тебя увели. Не потому что жалели. А потому

что ты был нужен.

Они хотели, чтобы ты забыл.

Потому что если бы ты помнил – ты бы не дал им делать это снова.

Дальше – шум. Свет мигает.

Появляется мужчина. Лицо скрыто. Рука держит нож.

Лена оборачивается.

И кричит:

– Не дай им снова забрать тебя!

– Не верь зеркалам!

Экран гаснет.

Тейтум не мог говорить.

Он вышел на улицу, встал под дождём.

В груди – боль. Не физическая. Та, которая появляется, когда ты осознаёшь, что мог спасти, но не спас.

Зои вышла за ним.

– Что теперь? – спросила она.

Он обернулся.

– Я иду туда. Где это всё началось.

– Где?

– В подвал приюта. Там был второй уровень. Забетонированный. Его никто

не открывал.

– Ты уверен, что он существует?

– Я уверен, что я его видел. В зеркале.

– Ты с ума сходишь.

– Да.

– И ты всё равно пойдёшь?

– Да.

Ночью они пробрались через чёрный ход. Тот самый, которым Тейтум

когда-то сбегал в восемь лет.

Под полом кладовой – плита. Старый люк.

Он отодвинул её. Запах – гниль, сырость, ржавчина и воспоминания.

Они спустились.

Лестница – гнилая. Стены – облупленные.

Но в конце коридора – дверь.

Железная. Красная. Без ручки.

На ней – выцарапано:

“ОТПЕРТЫЙ НЕ ВЕРНЁТСЯ.”

Зои остановилась.

– Тейт…

Он приложил ладонь к двери.

И изнутри – кто-то приложил ладонь в ответ.

Точно. По следу.

Через металл.

Он не успел отпрянуть —

дверь щёлкнула.

И открылась.

Дверь открылась без скрипа. Она просто отпустила тьму – как будто её

держали не петли, а память.

Запах внутри был влажным, разложившимся, как будто стены сами по себе

сгнили от воспоминаний.

Зои сделала шаг назад.

– Это… подвал?

– Нет, – сказал Тейтум. – Это… хранилище.

– Чего?

– Тех, кто не должен был вернуться.

Они спустились по металлической лестнице. Свет фонарей прыгал по

ржавым трубам, по следам старой влаги, по кускам покинутых вещей.

На полу – кукла. Лысая. Без руки. Рядом – свёрток. Заплесневелое одеяло, завёрнутое в целлофан.

Он остановился.

– Здесь… было что-то. Или кто-то.

– Лена?

Он не ответил. Только приблизился. Осторожно развернул плёнку.