Я покачал головой, с грустью отведя взгляд к морским просторам. В воде бесились ёты, рассекая волны громадными уродливыми конечностями. Как малые дети плескались они, несмышлёные и несуразные, беспомощные невежды. Гнусны были они обликом, мыслями и желаниями, примитивны и раболепны передо мной. Сколь яркую противоположность им составляли два чудесных близнеца, встреченные мною здесь ранее. Я тосковал по ним.

– Я сделаю это, – вдруг громко произнёс я, не отрывая взор от блестящей чёрной бури. Уроборос встрепенулся. – Я войду в сознание дитя, чтобы родиться человеком.

– Неужели?!

Я медленно кивнул. Змей возбуждённо принялся обвивать меня кольцами, с шипением усмехаясь сквозь зубы.

– Почему ты передумал, друг Фонон? Почему? Почему же? Разве вторжение в материнскую утробу перестало быть для тебя подлостью?

Тут он содрогнулся всем телом и взглянул на меня в изумлении. В голове своей он услышал мой голос, наполнивший всё его существо. Нити моих волос пронзали его так легко и беспрепятственно, как стрела пронзает туман.

– Если я не сделаю этого, – раздались мои слова в его мыслях, – будет это ещё большей подлостью. Обладание истиной не важнее, чем желание её отыскать, и прежде всего – отыскать в себе самом. Люди молят о прозрении богов, либо глядят на небо в телескопы – они стучатся в двери, которые никогда им не отопрутся. Но они не слышат стук и в собственную дверь – в каждую грудь стучит сердце, оно не менее могуче и загадочно, чем сама сингулярность. Именно оно – ключ к пониманию всех прочих истин, в том числе правды о своём предназначении. Теперь вижу ясно, что вести людей за собою ввысь способен не бог, не герой, но лишь богочеловек.

Никто не лжёт, никто не замахнёт рукою,

Никто желаниям страстей не подчинён,

Война и брань угасли тишиною,

Сердца стучат, как барабаны, в унисон.

Весна пробудилась в столице Халехайда и сердцах его жителей. От земли поднималась еле уловимая вуаль пара. Сегодня поутру оттаявшие улицы вновь покрылись пушистым ковром снега, но днём выглянуло солнце и низвергло на мир столько тепла, что горожане, вновь, было, с ворчанием натянувшие шарфы, принялись на ходу разоблачаться, как и город, от последних покровов зимы.

Поблескивали тёплой влагой и твердокаменные ступени теснящихся городских зданий, которые тоже будто бы грелись на солнце, словно припавшие плечом к плечу могучие хищники.

Казалось, весна пробуждала не только травы, спящие под землей, да листья, притаившиеся в налитых почках. Сам город также отряхивался от хмурой пелены зимы и расцветал блестящими ветвями эстакад и переходов над улицами. Точно лианы спускались к ногам горожан омытые росой металлические конструкции и взмывали ввысь, точно стволы деревьев, свежевыкрашенные заводские трубы. В рощах соловьи подбирали новый репертуар – их весенние трели будоражили весь животный мир, начинавший очередной этап любви и процветания после этапа поста и выживания. Равно как и городские улицы были неумолчны – как-то по-весеннему шумел монорельсовый поезд, звонко дребезжал заводской колокольчик, а грохот станков звучал словно бы мягче и ритмичнее.

В конце концов и вездесущее радио заиграло как-то бодрее и праздничнее. А люди смотрели всё больше вверх, не опуская сверкающих глаз под ноги к скользкой земле. Подчиняясь необоримому духу весны, народ был воодушевлён и с энтузиазмом погружался в рутину, казавшуюся уже не столь однообразной, но даже загадочной на фоне всеобщих природных перемен.

Возможно, людей так будоражил предстоящий праздник Новосезонья – одно из крупнейших событий года, когда возле здания Консенсуса на площади по обычаю разворачивалось большое торжество, ради которого собирались граждане со всех концов округа.