Войд всегда был непостижим и абсолютно непроницаем, недоступен мне. Не мог я оплести его, не мог изведать его глубины, не мог и проникнуть в его разум, что всегда позволяли мне прочие мои родичи, даже строгий Квазар.

– Фонон, брат мой, – признал меня Войд.

Голос Войда разливался во мне, как тёплый мёд по твоей глотке, друг мой. Лицо его было столь прекрасно, что невозможно было оторвать взгляд от его безупречных черт. Как описать тебе чудесный лик пустоты? Как описать глаза – средоточие тьмы? Как дать понять тебе, что весь облик его, окутанный саваном глубочайшего мрака, не имеет равных во вселенной? Лишь одним словом – совершенство.

– Войд! – я протянул руки, и он принял меня в свои студёные объятия. Меня тут же охватил дух вечного холода, ласкающий своей гладкой свежестью. Я робко опустил взгляд. – Вновь я перед тобой.

– Ты единственный, кто ищет моего общества, Голос Бога. Единственный, кто говорит со мной и жаждет моего слова в ответ. Ты частый гость у меня.

Войд взял одной ладонью моё лицо и поднял его за подбородок.

– Отчего же смущаешься ты, Фонон? Печальны твои глаза.

– Помнишь ли, Войд, о чём просил я тебя в прошлые наши встречи?

Тот кивнул.

– Тебя привлекает тёмная материя и то, что скрыто в ней. Но недра её непроникновенны. Ты чужд и бесполезен в её совершенной пустоте, потому тебя она не примет.

– Возможно, если ты проведёшь меня… – я обхватил его за шею, – если раскроешь передо мной завесу… мой прекрасный брат, позволь мне войти!

Мои волосы бессильно скользнули по телу Войда, словно наткнувшись на ледяную стену.

– Я проникну в твой разум и оплету тебя нитями своей бесконечной приязни, – продолжал я. – Ты вернёшься во тьму, и вместе мы узрим её истину.

Войд покачал головой.

– Не зришь ты пустотой, Фонон. Ты наполнен мыслью и разливаешь её окрест, созидая и наполняя звучанием весь мир. Во тьме же нет звука, нет мысли и света. Тьму может узреть лишь тот, кто зрит пустотой, чьи глаза наполнены тьмой.

– Например, мертвецы, – ехидно прошипел мне на ухо пернатый змей.

Я приложил ухо к пустой груди Войда. В ней не билось сердце, как у человека, не полыхали пламенем звёзды, как у Ланиакеи, не ярилось бешеное пламя, как у Квазара. Клубилось в ней нечто могучее и неизвестное. Словно перебивая друг друга, нестройным хором гремели с неслыханной мощью отголоски чего-то тревожного и грандиозного. Представь мальчишку, приложившего ухо к двери пустой комнаты, за пределами которой клокочет кровопролитная битва.

Я отпрянул от Войда и схватился за голову. Эта мощь показалась мне знакомой! Так звучит… ну конечно! Так звучит лишь сингулярность. Если бы у космоса было сердце, оно билось бы именно так. Неужели Войд, подобно Матери, таит в себе этот грандиозный плод? Как такое возможно?

Я хотел немедленно рассыпаться в вопросах и восклицаниях, но Войд взял мою ладонь и тотчас по руке моей, обволакивая всё тело, поползло облако тьмы. Вскоре я весь был окутан её прохладной вуалью. До дрожи блаженная нега охватила меня. Пернатый змей за моей спиной расслабленно фыркнул – блаженство коснулось и его.

– Я не хотел отпускать тебя в дурном настроении, – изрёк Войд. – Твои визиты мне очень по душе.

Он осторожно убрал со своих плеч мои вспыхивающие разноцветным сиянием волосы и начал растворяться в окружающем мраке.

– Столь долгие беседы дарят мне наслаждение, – произнёс он и растаял как туман. Его рука в моей ладони исчезла, как и тьма, окутавшая нас.

– Тоже мне, беседа, – оскалился пернатый змей. – Четыре раза рот раскрыл и сгинул. Таких собеседников немало я пожрал.

Я молча развернулся и направился прочь. Ёты, пресмыкаясь, поползли за мной. Я долго брёл в раздумьях куда глаза глядят и неожиданно вновь очутился на своём любимом розовом побережье. Яростные чёрные волны бесновались в морской дали, песок блистал как никогда, и его огненные звёздные искры вспыхивали даже сквозь тёмные воды. Я видел на дне громадные осколки планет и шныряющих меж ними ётов. Они чувствовали себя в безопасности, таясь под блестящей, как умасленная человечья кожа, водной гладью.