Все рассмеялись, а Миронов смущенно улыбнулся.

Компания подошла к опушке леса. Снег уже давно сошел, но было еще мокро, в ложбинах голубела вода, и всюду пробивалась иглисто-зеленая трава. Жигуленко погладил рукой травинки.

– Как сказал Багрицкий, «пошла в наступление суровая зелень».

Вошли в лес и разошлись: Рита – Дубров, Жигуленко – Наташа. Миронов остался один.

На обратном пути Наташа была чем-то расстроена. Она всю дорогу молчала. А Жигуленко, напротив, много шутил и смеялся.

Как только они свернули к военному городку, раздался сигнал тревоги. Наскоро попрощавшись с девушками, Миронов и Жигуленко бросились бежать в свои подразделения.

– Ну, как тебе понравилась прогулка? – на бегу спросил Жигуленко.

– Ничего… А что это Наташа такая грустная?

– Пустяки… Понимаешь, я хотел обнять ее. Ничего, я ее обломаю… И что это Канашов еще придумал: не дает даже в воскресенье отдохнуть по-человечески!.. Тревоги устраивает…

Хотя и рассказал Жигуленко о ссоре с Наташей, как о каком-то пустяке, но сам он понимал, что ему трудно будет помириться с ней. «Что ж, придется извиниться».

Вот и дом, где живут Канашовы, бревенчатый, старый, с одиноким деревом у крыльца. Жигуленко глянул на два крайних светящихся окна второго этажа, вспоминая карие, с удлиненным разрезом глаза Наташи и тяжелые светлые косы. «Нельзя же из-за какого-то пустяка портить отношения. Отец ее, наверное, еще не возвратился. А вдруг дома? Что тогда скажу?.. Нет, нет. Идти нельзя… Ты что, трусишь?»

На цыпочках Жигуленко стал осторожно подниматься на второй этаж. Темно. Зажег спичку, осмотрелся. Направо и налево двери с эмалированными белыми дощечками: «Кв. 3» и «Кв. 4».

Он долго стоял на темной площадке, раздумывая, и решил постучать в квартиру, в окнах которой горел свет. Постучался тихонько, чувствуя, как с каждым ударом сердце колотится все сильней и сильней. За дверью молчали. Он постучал настойчивее. И не успел отвести руку, как дверь распахнулась: на пороге, сдвинув к переносице широкие брови, стоял Канашов. Жигуленко от неожиданности не мог произнести ни слова.

– Товарищ подполковник, у вас нет лейтенанта Дуброва? – спросил он первое, что пришло в голову.

– Нет, – недоуменно пожал плечами Канашов.

– Мне сказали, что он с Ритой пошел к Наташе…

– Ах, к Наташе! Она, кажется, ушла в кино. Да чего это мы стоим у порога? – как бы спохватился он. – Пройдемте в комнату.

– Спасибо, я пойду, – замялся Жигуленко.

– Ну как хотите.

– Разрешите идти? – козырнул Жигуленко.

– Идите.

Казалось, Жигуленко только и ждал этих спасительных слов. Он повернулся и быстро застучал по лестнице каблуками. «Вот влип! Наверно, он обо всем догадался. Ну, теперь держись: покажет, как ухаживать за его дочерью. Говорят, он очень любит ее».

В конце лестницы Жигуленко внезапно столкнулся с какой-то старушкой и вышиб у нее из рук кошелку.

– Летают как сумасшедшие, дьяволы! Как с неба свалился, пресвятая богородица, – бранилась она, собирая рассыпавшиеся продукты.

Жигуленко попытался помочь ей, но она так яростно замахала на него руками, что он отступил.

– Да что мне, товарищ военный, с вашего извинения, – заворчала старуха. – Напугалась я до смерти, думала – потолок на меня валится…

Жигуленко выскочил во двор и бегом направился домой.

Сегодня с раннего утра в штабе полка начался переполох. Ни свет ни заря пришел в штаб майор Чепрак, хотя и ушел отсюда только в два часа ночи. Заспанный, злой, он отругал дежурного по полку за то, что тот не проверил дежурных по конюшне. На рассвете дневальный заснул, а жеребец командира полка Ураган отвязался и до крови искусал мерина Тихого, и в довершение беды неожиданно появился на конюшне Русачев. Скорый на расправу, он тут же дал дневальному десять суток строгого ареста и отправил с адъютантом на гауптвахту, а Чепраку наговорил по телефону таких «приятных» вещей, что у того мигом пропал сон, и в пять утра Чепрак заявился в штаб.