Федор с кряхтением поднялся на ноги и, нависнув над мамой, прорычал:

– Сожрала все-таки, стерва.

– Как сожрала? – ахнула мама и, брякнувшись на коленки, полезла под кровать.

– Да нет там никого, вылезай, – дергая ее за ногу, сопел Федор. – Слышь, чего говорю…

– И правда нет, – высунув голову, пискнула мама. – И что же нам теперь делать? Помрет ведь без матери…

Федор, ни слова не говоря, сунул котенка под майку и, многозначительно подмигнув, вышел из комнаты.

Мы смотрели ему вслед и не знали, что делать. «А вдруг Федор его убьет? Ведь он ненавидит кошек».

– Не убьет, – успокоила меня мама, но на всякий случай пошла за соседом. Я не могла оставаться в неведении и увязалась за ней.

Федор сидел на кровати, согнувшись в дугу, и шарил рукой в коробке с таблетками. На шерстяном платке в рыжую клетку, свернувшись в клубок, лежал такой же рыжий котенок.

– Пипетку ищу, – увидев нас, пробурчал Федор, – сейчас кормить его буду.

– А молоко у вас есть? – встревоженно проговорила мама и как-то странно на него посмотрела.

– А как же, – он показал глазами на подоконник, – только подогреть надо и водичкой разбавить.

Мама взяла бутылку и, крикнув «Я мигом!», помчалась на кухню.

Кормить котенка было нелегко. Он ни в какую не хотел открывать рот, извивался, захлебывался… наконец, проглотив несколько капель, обмяк и уснул у меня на руках.

Прошел месяц. Котенок, названный Мурзиком, по-прежнему жил у Федора в комнате, а мы ходили его навещать. Из бледно-рыжего тощего доходяги он превратился в ярко-бронзового пушистого котенка с белой грудкой и серо-рыжим хвостом. Как Федору удалось выкормить практически полудохлого малыша, не могу понять до сих пор. Но мое отношение к этому человеку с тех пор изменилось, так же как и у моих родителей, которые теперь частенько задерживались у него в комнате и вели какие-то взрослые разговоры о работе и о житие-бытие, к которым я, честно говоря, не особенно прислушивалась, поглощенная игрой с Мурзиком.

На кухне Федор теперь появлялся редко, разве что подогреть еду и тут же унести ее в комнату, что тоже удивляло соседей, и особенно Надьку, привыкшую к утренним распрям и, как мне казалось, тосковавшую по ним. Она подолгу задерживалась у плиты, прислушиваясь к шагам в коридоре, бесконечно грела чайник, но чай не пила, по нескольку раз в день перемывала посуду, бесцельно бродила по коридору…

Однажды я застукала ее около двери Федора подглядывающей в замочную скважину. Заметив, что за ней наблюдают, Надежда присела на корточки и сделала вид, что ищет пуговицу, которую якобы потеряла. Пришлось притвориться, что я ей поверила, и для убедительности тоже начать искать. Пока мы ползали по полу в поисках несуществующей пуговицы, из комнаты вышел Федор. Угостив меня конфеткой, он снисходительно посмотрел на Надежду и, насвистывая, направился к выходу.

Работал Федор недалеко от дома, в часовой мастерской, в подвальном помещении одного из соседних бараков. Поэтому часто забегал домой, проверить и покормить своего Мурзика.

В один из таких дней Надежда, как обычно, суетилась на кухне, готовя для своего ненаглядного ужин. Тот должен был вернуться из очередной командировки, и она старалась вовсю. К его приезду она обычно пекла пироги, готовила борщ, говяжьи котлеты и чуть ли не с рушником встречала его у порога. Меня удивляло ее идолопоклонничество перед человеком, который принимал все это как должное, а порой еще и кривил свой маленький рот, не попробовав ни того ни другого.

Громыхать кастрюлями Надежда начала чуть ли не в пять утра, перебудив всех жильцов коммуналки. Через какое-то время к грохоту кастрюль присоединился женский визг и оглушительный мужской голос. Я подумала, что это Надежда сцепилась с Федором, и напрягла слух. Но слов было не разобрать, а спать очень хотелось. Я закуталась с головой в одеяло и тут же заснула.