Иногда – чем черт не шутит! – его подмывало замахнуться на волшебный механизм, способный решительно и бесповоротно отделить желток от белка, белок от желтка. От случая к случаю, в самых смелых мечтах, он и вовсе грезил о хитроумной машине, которая продуктивно и плодотворно в любую минуу извлечёт косточки из фруктов.

Но не надо обольщаться и витать в облаках. Спустимся на грешную землю, где многие из нас молчком таят и тайком молчат, надеясь скрыть загадочные поползновения души. Пусть кто-то и хотел бы подлить масла в огонь, но хватит толочь воду в ступе и переливать из пустого в порожнее.

Едва фура миновала перекрёсток, на дороге случился инспектор дорожно-патрульной службы, а в просторечии и по старой памяти – гаишник, черт бы его побрал! Говоря откровенно, при виде гаишника любой шофер испытывает слабость тела, в груди безотчётно ёкает сердце, даже если он не знает за собой грехов. Как бы то ни было, постовой без видимой причины взмахнул полосатым жезлом и недвусмысленно употребил красноречивый жест: стоять, бояться! Дескать, замри и почувствуй страх! Дирижёр, блин!

Если по справедливости, то относительно дорожной полиции Колыванов, надо признаться, отрицательных чувств не испытывал. Впрочем, и особой любви не питал, симпатий и одобрения не выказывал, расположением не баловал, повышенным вниманием не обнадёжил. Под углом гуманизма и производственных отношений Колыванов терпел полицию как неизбежную, но осознанную необходимость. Что понапрасну тратить порох, бороться с ветряными мельницами, плевать против ветра, ежели не в силах ничего изменить?

Словом, хочешь-не хочешь, пришлось остановиться, хотя вины за собой шофёр не чувствовал, даже подозрения отсутствовали. Поднявшись на подножку, дорожный инспектор в звании старшего лейтенанта тщательным образом осмотрел кабину, заглянул под сидение и ощупал глазами спальное пространство за спинками водительских кресел, где помещались койки экипажа. Чтобы снять неловкость, Василий изобразил непринуждённый интерес:

– Что ищем, командир? – доброжелательно полюбопытствовал шофёр без особого интереса, а скорее из деликатности и приличия ради.

Инспектор, хоть и полиция, которая, ясное дело, вызывает природную неприязнь, но на свет родился всё же человеком. А человек, кто бы ни был, нуждается в добром слове. Однако вместо ответа по существу – так, мол, и так, ищем оружие, наркотики, взрывчатое вещество или хотя бы приветливого взгляда инспектор повёл себя неадекватно и довольно вызывающим образом. Шофёр, во всяком случае, нарвался на отповедь.

– Что надо, то и ищем! – отрезал старший лейтенант.

– Я вас чем-нибудь обидел? – дружелюбно поинтересовался Колыванов.

– Ещё чего! Не родился тот водила, который меня обидит!

– А культура общения где?

– Культуры у нас навалом. Из всех щелей прёт.

– Даже козырнуть мне не удосужились…– огорчился Василий.

– Ишь, ты! Ежели всем козырять…

– По уставу честь отдать полагается…– напомнил Василий без надежды на взаимность и понимание.

– Разговорчивый попался! – выразил неподдельное возмущение инспектор. – Больно умный, как я посмотрю!

– Умный, – не стал спорить и отнекиваться, но покладисто согласился шофёр.– Не нравлюсь? Вам глупые по душе?

Что касается внутренних убеждений, Колыванов как здравомыслящая личность грубость отрицал в корне. Несдержанное слово, конечно, оскорбляло слух, неоправданная грубость мешала взаимопониманию, необоснованное хамство препятствовало общению.

"Отсталый солдафон, никакого в нем содержания", – нелестно отметил про себя Колыванов, всем видом игнорируя постового. А тот, знай себе, насвистывал популярную мелодию и в ус не дул, хотя был безусым. – Инспектор, ты всё-таки офицер,– сдержанно, но с укоризной попрекнул его Колыванов.