Седонин… Я никогда не слышала о нем прежде, толком не понимала, что это такое. Тогда один из имперцев сказал, что мне дали ничтожную дозу. Что будет, если дадут больше? Я с силой обхватила колени, прижала к груди, будто пыталась защититься. Я до сих пор помнила, как меня ломало, как я хватала Кондора за руки, как тянулась. Как хотела его прикосновений. Везде, особенно между ног. Как едва не выла ему в спину, когда он уходил.

Я даже зажмурилась от ужаса и стыда. Я словно помнила и не помнила одновременно, точно меня разделили надвое. Будто это была не я, моя копия, а сама я смотрела со стороны и ужасалась. Эти ощущения казались невозможными, внушенными, подложными. Мое тело не могло так яростно требовать того, чего, по большому счету, и не знает.

Не знает. И не хочет знать.

Я не хочу знать!

Возможно, это была моя единственная броня. Я старалась гнать ядовитые мысли, не прислушиваться к участившемуся сердцу, к едва уловимой муке, разлившейся в животе. Надо думать о чем-то другом. Приятном, любимом. Но не о доме, не о маме с Ирбисом — не вынесу… Я решила для себя не сомневаться, не рвать сердце — у них все хорошо. Хорошо. Только так. Иначе моя жертва напрасна.

Интересно, что сейчас делает Лирика? Спит, если ночь. А если день, и она на работе? Воспоминания об оранжереях отзывались в груди теплой тоской. Как же хотелось вдохнуть ароматный влажный воздух, напитанный запахами листвы, нотками цветов с горьковатым подтоном земли. Почувствовать кожей парниковую влажность. Я бы многое отдала, чтобы оказаться сейчас в саду. Слышать плеск воды, птичьи пересвисты под стеклянным куполом. Если бы у меня спросили, как выглядит счастье, я бы ответила, что это сад.

Пальмира все испортила. Вошла, уставилась куда-то в сторону. Молчала. Но по ее взгляду я поняла, что она смотрит на поднос у перегородки. Имперка поджала губы, повернулась ко мне:

— Ты упрямая, да?

Я не ответила. Так и лежала на кровати, напряженно сжавшись. Сейчас меня интересовало лишь одно: зачем она явилась? Какого дерьма ждать на этот раз? Появление Пальмиры у меня уже давно ассоциировалось с неприятностями. Если такое слово тут вообще уместно. Не-при-ят-нос-ти…

— Послушай, девочка… — имперка шумно выдохнула, опустила голову: — Зря ты. Может, во всем этом и был бы смысл, но не здесь… не теперь.

Я старалась казаться безразличной:

— О чем это ты?

Впрочем, я все понимала. И Пальмира это знала. Покачала головой:

— Ты мне, конечно, не веришь… — Она помолчала. — Я бы тоже себе не верила. Твоя правда. Но играешь с огнем.

Нет, я не верила… Этому спокойному взгляду, этой скорбно опущенной голове. Пальмира преследовала свои цели, неизвестные мне. И, конечно, не стремилась облагодетельствовать несговорчивую дуру.

Я села на кровати, свесила ноги. Смотрела в ее лицо снизу вверх, пытаясь поймать на лжи, которая обязательно промелькнет. Я теперь не сомневалась, что она врала. Все время врала. С первого слова.

— Он велел?

Она поджала губы, неестественно выпрямилась:

— Что велел?

— Мозги мне промыть. Уговаривать.

— Нет, — Пальмира снова покачала головой. — Помочь тебе хочу. Чем могу. А могу — только советом.

Я кивнула:

— Всем тут помогаешь? Да? Советами своими?

Она вдруг опустилась рядом, нервно расправила ладонями серую юбку на коленях. Резко вскинула голову, уставилась на меня:

— Сделай, как он хочет. Сыграй роль. Поддайся. Легче отделаешься.

Я даже усмехнулась:

— Бухнуться на коленки? Перед ним? — внутри забурлило от ярости и недавних воспоминаний. — А, может, вовсе с них не вставать?

Пальмира не ответила. Долго смотрела себе под ноги, рассеянно перешлепывала башмаками. И в этом жесте проскальзывало что-то простое, детское. Настоящее. Наконец, повернула голову: