Я никогда не видела обнаженных мужчин вот так. Близко, по-настоящему. Тогда, с Грейном, я и вовсе ничего не видела. Лишь иллюстрации из учебников и чувственные голографические картинки, которые иногда таскала Лирика в каких-то гормональных припадках на волне очередной симпатии к кому-то из высокородных. Но мне было стыдно, и я всегда делала вид, что меня это совсем не интересует. Что мне безразлично. Но, как говорится, осадочек оставался. Порой я ловила себя на странной мысли, что это было красиво, волнующе. Чем-то варварским, необъяснимым. И сейчас было красиво…

Я увидела, как к обритому наголо верийцу с ровной кожей, подошла рабыня. Без стеснения положила руку на восставший орган, с усилием провела туда-сюда. С таким равнодушием, будто делала ежедневную рутинную работу. Я уловила, как дрогнуло багровое блестящее лицо невольника, как напряглась челюсть, как прикрылись веки. Он едва заметно запрокинул голову, но рабыня тотчас убрала руку, кивнула кому-то в сторону. За спину обнаженного мужчины зашел один из щуплых рабов, и на глаза верийца легла широкая серебристая повязка.

Я с трудом нашла в себе силы посмотреть на Пальмиру. Заметила, что она кривилась гаденькой улыбкой, глядя на меня. Тем не менее, она терпеливо ждала, пока я отвлекусь сама. Тоже глазела? Скорее, смеялась над моим замешательством.

— Хочешь ближе посмотреть?

Я даже отшатнулась, давая понять, что это уж слишком. Сглотнула, чувствуя, что в горле пересохло:

— Куда они их?

Пальмира пожала плечами:

— К кому-то из высоких господ, как видишь.

Я даже нахмурилась:

— К мужчинам?

Она пожала плечами:

— Судя по повязке, к женщинам. Но я точно не знаю — это не мой тотус.

Мне было плевать на тотус:

— К женщинам? Высокородные имперки развлекаются… с рабами?

Пальмира посмотрела на меня, как на идиотку:

— А кто им запретит? На бойцов всегда был сумасшедший спрос. Особенно на знаменитых, как Тандил, — она кивнула на верийца. — Слышала? Он очень знаменит.

Я покачала головой:

— Не слышала. И не хочу слышать… А повязка зачем?

— А сама как думаешь?

Я пожала плечами:

— Ведь это Кольеры. Разве имеет значение, что видел раб, который никогда не сможет отсюда выйти? Или… сможет?

Пальмира повела бровями, игнорируя последний вопрос:

— Тоже верно. Но если речь идет о высокородных имперках, то устроители гарантируют госпожам полную тайну. О том, что они делают в этих стенах, не узнает никто и никогда.

Я даже скривилась:

— Прям уж никто?

Пальмира покачала головой, и по всему было видно, что она не лжет. По крайней мере, сама верит в то, что говорит.

— Если такой раб увидел госпожу — раба убивают. Это не шутки.

— А рабыню? Если увидела господина? Рабыням тоже завязывают глаза? — внутри замерло.

Имперка кисло скривилась:

— Это уже по желанию. У кого какие причуды. Но если рабыня во время подобных развлечений увидит госпожу — то убьют и рабыню. Честь высокородных женщин — это совсем другое.

Я снова схватила ее за руку:

— А остальные? Что с остальными? — Я сама не смогла бы ответить, почему этот вопрос так заинтересовал меня. Но хотела знать. — Ведь не может быть такого, что этих высокородных женщин никто здесь не видит. Вообще. Их кто-то встречает, кто-то провожает.

Пальмира дернулась с заметной злостью, освобождаясь от моих пальцев:

— Может. И не такое может.

— Да врешь ты все! Это невозможно. Чтобы совсем никто! Здесь куча народу.

Имперка пожала плечами:

— Если ты внимательная, может, заметила, что практически всегда коридоры пусты? Нет? — Она вздохнула, сокрушенно покачала головой: — Смотрю, тебе лишь бы спорить. Ох, и нахлебаешься же ты здесь… с таким-то нравом. Да и что тебе с этого знания?