Было рано, в господском доме в Верхнем Краатце еще все спали, а обитатель мансарды уже открыл глаза и смотрел на беленый потолок так внимательно, будто там было начертано что-то интересное.

Несмотря на убогую меблировку, комнатушка не казалась неуютной, во всяком случае в тот момент, когда яркие лучи наполняли ее теплым светом через вырезанное в двускатной крыше окно. Солнце, очевидно, беспокоило молодого человека. Поднявшись повыше, оно добралось до подушки, посветило мужчине в глаза и, наконец, озарило все его лицо, так что он часто заморгал, чихнул и неохотно сел. Неужели уже так поздно?

Молодой человек поспешно посмотрел на серебряные карманные часы, лежащие на стуле рядом с кроватью. Семь часов! Хозяйка снова проспала! Но нет, в ту же секунду раздался громкий стук в дверь и грудной голос фрау Мёринг:

– Герр Фрезе! Герр Фрезе, уже семь!

– Спасибо, фрау Мёринг! – прокричал тот в ответ. – Я встаю!

Он вскочил и начал умываться и одеваться. Много времени на это ему не понадобилось. Однако все происходило так тихо, что хозяйка, занятная глажкой в крошечной кухне напротив, удивилась: обычно герр Фрезе при этом распевал веселые студенческие песни или насвистывал.

Фрау Мёринг была честной вдовушкой с великим, пусть только по ее собственному мнению, прошлым. Ее муж, игравший героев в водевильном театре Патцко, почил в бозе несколькими годами ранее. Он был видным мужчиной, красивым и статным, особенно когда натягивал высокие сапоги, и к тому же совершенно чудесно выговаривал звук «Р». Однако как-то раз во время воскресного послеобеденного представления пьесы «Кетхен из Гейльбронна» на голову актеру свалилась кулиса, после чего он заболел и как-то утром больше не поднялся. Для горюющей вдовы потеря стала тяжелой. Она была суфлершей в том же театре и время от времени заменяла заболевших актрис, исполняющих незначительные роли. После смерти супруга женщина впала в немилость: Эйхлер-Бизенов, играющая первых героинь, хотела протащить в суфлерши племянницу, и задуманное удалось этой интриганке вполне. Фрау Мёринг покинула подмостки мирового значения и освоила другую профессию. Теперь она занималась глажкой, а для повышения убогого дохода сдавала единственную свободную комнату в квартире студентам или молодым специалистам. Но воспоминания ее не покидали. Женщина работала усердно и редко отходила от гладильной доски, однако, искусно утюжа ворот рубашки или заглаживая складки на оборке нижней юбки, она думала не о работе, а о своем славном прошлом.

Так было и в тот день. Забыв о манжетах, слегка похрустывающих под утюгом, фрау Мёринг вспоминала о дебюте, о тех стародавних временах, когда она впервые играла камеристку донны Дианы в красном коленкоровом платье, отделанном золотым галуном. Тут женщина сообразила, что жилец, должно быть, уже закончил туалет, отставила утюг, отмахнулась от фантазий и проверила, готов ли на плите кофе для герра Фрезе.

Так оно и было. Фрау Мёринг поставила на небольшой поднос чашку и кофейник, а также блюдце с двумя сдобными булочками. После этого она снова постучала в дверь комнаты и позвала:

– Вы готовы, герр дохтур?

– Так точно, дорогая фрау Мёринг, входите! – раздался ответ.

Вдова несколько удивилась, увидев герра Фрезе за весьма меланхолическим занятием. Молодой человек сидел на диване перед круглым столом, накрытым вязаной скатертью, и пересчитывал деньги. Дело было простым, но грустным. Он вытряхнул все содержимое бумажника, однако набралось невероятно мало: пара марок, россыпь лотерейных билетов и десять пфеннигов.

– Доброе утро, герр дохтур, – сказала Мёринг и поставила поднос на стол. – Вы хорошо спали?