Три дня все тати в лагере, пребывали в страхе, разговаривали шёпотом и боялись показаться атаману на глаза. Даже мимо его избушки никто не решался ходить, зная, что в гневе Кистень настолько суров, что и прибить может!

Но сегодня случилось чудо. Одноглазый вор Потаня насмелился приоткрыть дверь избушки атамана и радостно огласил:

– Григорий Силыч! Илва вернулась!!

Тот едва не вскочил с лавки, но удержал себя в руках, лишь сурово сжал кулаки.

Илва вошла в избу, склонив голову под притолокой, и пряча виноватый взгляд. Кистень, тяжело облокотившись о стол, медленно и угрожающе приподнялся во весь свой гигантский рост. При виде этого зрелища, Потаню будто ветром сдуло – только дверь хлопнула!

А Илва в страхе зажмурилась, втянув голову в плечи. Приготовившись к расплате, она совершенно не ожидала, что в следующее мгновенье отец вдруг сгребёт её огромными ручищами в свои крепкие объятия.

– Слава Богу! Жива!! – выдохнул Григорий.

Илва растерялась:

– Отец… ты что?… Ты разве не сердишься на меня??

– Сержусь!! Ещё как сержусь!! – он отпрянул от неё. – Я-то, старый дурак, думал…

– Что ты думал?

– Что ты влюбилась в этого прохвоста Нечая! Да и сбежала с ним!

Она сморщила нос:

– Не-е-ет!…Ещё чего!!

– Уф!! Прямо, гора с плеч! – Григорий покачал головой, и тут же ударил кулаком в ладонь. – Так! Где этот сопляк?? Я его сейчас наизнанку выверну!!

– Нет его.

– Где он?

– Нет больше Нечая.

– Что значит, нет?! Куда он подевался??

– Убили его.

– Что? – нахмурился тот. – Кто убил?

Но Илва в ответ молчала, закусив губу. Григорий нахмурился:

– Говори!!

– Я его не знаю, отец…

Тут Кистень заметил порезанный рукав на кафтане дочери с запёкшимися следами крови:

– Это что такое?! Ты ранена??

– Да. Но… всё обошлось. Рана неопасная.

Он одним движением ладони усадил её на скамью. Приказал:

– Садись, и рассказывай! Всё, как на духу!! Живо!

– Отец… ты будешь сердиться.

– Я уже сердит! Говори!! – велел он.

Илва тяжело вздохнула:

– Начну, пожалуй, с того, что с некоторого времени Нечай наловчился тайком от всех покидать лагерь. Он наведывался в Медынь и там, на базарной площади подчищал карманы местным ротозеям.

– Что значит, тайком покидал лагерь?! – осадил её Григорий. – Как он это делал??

– Отец, ты только не сердись…

– Хватит меня успокаивать. Говори немедленно!!!

– С северной стороны у лога ещё в прошлом году молодая берёза так разрослась, что под ветками можно проскользнуть незаметно от караульного.

– Ах ты, чёрт… Погоди-ка! – Кистень отворил дверь и зычно крикнул, – Потаня!!

– Я здесь, Григорий Силович.

– Зови Николашку! Возьмите пилу, и ступайте к северной заставе. Там надобно спилить берёзу, что загораживает обзор с караульного места. Понял?

– Всё сделаем, Григорий Силович! Не беспокойтесь. Берёзу изведём под корень!

Кистень вернулся к дочери:

– Сказывай дальше!

– Так вот… Однажды Нечая в Медыни заприметил какой-то купец. И предложил ему сделку; мол, надобно забраться в один дом, и украсть там одну вещь…

– Давай без недомолвок! – пресёк он её рассказ. – Чей дом? Что за вещь?

– Имение князей Воротынских Городёнка, – покорно сообщила Илва.

– Городёнка?… – неожиданно удивился Григорий.

– Да. Нужно было стянуть со стены шерстяной ковёр… гобелен. Купец предложил Нечаю за это сто серебряных гривен!

– Сто гривен?? – ахнул отец. – Ишь ты! Цена хорошая!!

– Нечай устоять не мог, и согласился. Но, воротившись в лагерь, засомневался. Одно дело мелочь всякую из карманов тырить, и совсем другое – забраться в княжеский дом. Понимаешь?

– Это да.

– Одним словом, забоялся, что не справится. И рассказал об этой затее мне! – продолжала Илва. – Нечай посулил в случае успеха, поделить гривны поровну: пятьдесят – ему, пятьдесят – мне. Но за свою долю я должна была придумать план, как именно проникнуть в княжеское имение и украсть ковёр.