Мысли прервал шум у двери. На кухню вошла младшая дочь Снежана.

Кричевская посмотрела на неё этим утром совершенно по-новому. В ней, такой противоречивой и неистовой вдруг затеплился лучик надежды… надежды на счастливое будущее неразрывно связанное с возможным перспективным браком Снежаны. Почему бы и нет? Женят же на себе некоторые олигархов. Но глядя на угловатую фигуру и невыразительную внешность четырнадцатилетней дочери – «лентяйки и троечницы», Валентине Семёновне в это верилось с трудом. «Нет – толку не будет». Взгляд матери потух.

– Что с оладьями? – Снежана полезла в кастрюлю.

– И ты туда же…

– В смысле?

– Спишь и видишь, как бы от нас с отцом сбежать?

– Мам, ты чё? Есть будем?

– Конечно будем, куда мы денемся.

– Я ставлю чайник.

– Ставь.

Дочь удивлённо посмотрела на мать: как не похожа она сегодня на себя. Удивилась Снежана и своей наглости, раньше бы она так по кастрюлям не лазила. Она бы сидела  вместе с отцом и ждала. А тут … Какое волшебное утро. Поставив чайник, Снежана решила убраться поскорей из кухни – мать человек не предсказуемый.

«Ведь самое обидное, – сетовала Валентина Семёновна, опуская руки от безысходности, – был бы хоть мальчик: уж я бы с него пылинки сдувала, с него бы вышел коммерсант – подмога, а то одно бабьё – хомут на шее …»

А муж… Как же она обманулась. Просчиталась. А ведь был таким перспективным – дипломированный инженер. С руками и ногами взяли на ламповый завод, повесили на доску почёта. С инженеров, правда, пришлось перевестись в сменные мастера из-за большей оплаты и всё по настоянию Валентины Семёновны. Кто ж, как ни она, умеет смотреть вдаль. Только вот даль оказалась пустой фантазией, миражом.

Прибрав быстро к рукам послушное существо, оказавшееся рядом, Кричевская через три месяца, после знакомства, почивала в собственном уютном гнёздышке, ожидая первого желторотого птенца.

И чего же лучше можно пожелать скромному, непритязательному человеку, если он не стремился в Наполеоны, и Михаил Юрьевич был счастлив.

Со временем, на досуге, он иногда придирчиво посматривал на своё семейное счастье, подумывая: а счастье ли это? Опять же разные примеры из соседней жизни и новые образы, что порхали по весенним улицам, так и лезли в голову. Кружились.

Заподозрившая вовремя наличие у мужа вредных мыслишек, Валентина Семёновна грозным окриком вернула мыслителя в семейное лоно и пресекла, раз и навсегда, все попытки мужа сомневаться в чём-либо и думать.

«Вся эти думы – от избытка свободного времени. Сплошная дурость и больше ничего!» – твердила она, помахивая указательным пальцем перед носом Михаила Юрьевича. Палец украшала тяжёлая золотая печатка «Парус».

Слушая жену, Михаил Юрьевич неотрывно следил за движением «Паруса» в воздухе.

За столом сидели тихо. Валентина Семёновна была на редкость молчалива. Она всё смотрела в одну точку, на старенькую сахарницу с облезлой крышкой и всё мешала, мешала ложечкой сахар в остывшем чае. Оладьи в этот раз получились не пышные. Подгорелые они не лезли в рот. Снежане приходилось варенье намазывать на хлеб.

Кричевская и не догадывалась, как близка она к истине, думая о младшей дочери. Снежана спала и видела, как бы поскорее сбежать из дома. Только она не дура, как Настя. Она сбежит непременно с богатым – банкиром или бизнесменом, никак не меньше. А у матери-монстра, в этой убогой конуре не появится никогда! И даже на праздники!

– Ну что? Так и будем сидеть?! – вскрикнула Валентина Семёновна, и стол задрожал. Чай выплеснулся из кружки. Михаил Юрьевич и Снежана, удивлённо вскинули глаза. – Сидите и дальше! А я вот сидеть, сложа руки, не собираюсь!