До прихода Вовки я их выпил три и плотно поужинал. Он пришел уже потемну. Скинул тяжелый рюкзак, повесил ружье рядом с моим и, заглянув в котел, сказал:

– О, здорово! Рябчики, что ли? А мне что-то не попались. Зайцы! Четырех добыл. Полно их там. Совсем не пуганные. Хоть на уши наступай.

– Садись, Вовка, суп готов, чай скипел. Рассказывай. Я слышал, закрывают Зигальгу. Земли у охотхозяйства забирают и будут оформлять «Национальный парк».

Друган мой, уплетая рябчиков, спокойно и убедительно рассуждал:

– Так, Леха, ты, похоже, сегодня перепил малость. Впрочем, как и в прошлый раз, опять поднимаешь эту тему. Что ты понимаешь под словом «закрывают»? Как можно закрыть такие площади? Колючкой окутать? Ну, поставят они кордоны на дорогах? Для туристов? Охотники как ездили, так и будут ездить, только уже в качестве браконьеров. Сколько, например, по хребту ты знаешь изб?

Чуть прикинув, я ответил:

– Ну, с десяток.

– А еще с десяток не знаешь. Что, новые хозяева запретят охотникам их посещать? Сомневаюсь. Сожгут – себе дороже. И вообще, что такое – «Национальный парк»?.. Мне кажется, залезет сюда туристический бизнес, и фантики с туалетной бумагой будут светиться не хуже зайцев. Вот ты от сгущенки куда банку кинешь?

– В костер, а утром вон, в яму, которая рядом с каждой избушкой.

– А туристы-дуристы в лучшем случае в ручей кинут. Не зли меня, Леха, своими глупыми вопросами. Хотя Зигальга и от них сама очистится. Помнишь, пожар был возле Екатериновки? Все восстановилось. Во всяком случае, не для нас с тобой эти запреты. Верно? Можно сказать, мы для хребта – избранные.

– Хочется верить. Хотя, а что ты раздухарился-то? В городе у себя ты по струнке ходишь. Законопослушный гражданин. Готов подчинится каждому пацану в погонах. А тут свободу почуял. Ни ФСБшников, ни ГИБДДшников. Да никуда мы не денемся. И здесь нас воспитают. Поставят знаки на дорогах, аншлаги, и ноухау – фотоловушки. Съездишь с оружием в Зигальгу поохотиться, а через неделю на почту тебе повестка в суд.

– Ну, уж сразу и фотоловушки. Хотя давно уже разговоры идут, а пока все по старинке. Кажется, надолго эта бодяга. Может, не в нашей жизни этот «Национальный парк» сделают. Поохотимся еще. Ладно, спать я пошел. Протопил в избе-то? Сушиться нужно, все мокрое. Завтра еще повоюем. Может на гору сходим, а, Леха?

– Нет, не пойдем. Снег там уже.

Я демонстративно подложил в костер дров и налил себе чаю. Спать не хотелось. Когда еще посидишь у костра… Дома дела, заботы. Я пытался перебрать в памяти наши вылазки в Зигальгу, да как-то не думалось. Тупо смотрел на костер.

Вдруг неожиданный порыв ветра пробежался по верхушкам елей, чуть зацепив пламя костра. Где-то за ручьем треснула ветка. Я машинально направил туда луч фонарика, который ночью всегда под рукой. Загадочные очертания еловых веток странно покачивались. Выключив фонарик, я вновь уставился на костер. Языки его пламени под порывом ветра на мгновение нарисовали в моем воображении лицо девушки-башкирки.

«Ах вот оно что, опять ты», – подумал я. Не в первый раз именно на Зигальге мне приходит это наваждение. Чаще всего с чувством некоторой жути и даже откровенного страха, но ненадолго. Впервые она явилась ко мне, когда я осмелился четырнадцатилетним мальчишкой покорить Мерзлый утес, сбежав от скучного занятия – сбора малины. Часа три меня не было, а мать даже не заметила, что я отлучился. Утес я покорил, а вот на обратном пути плутанул в высокой траве и жутком ветровале. Кто-то буквально за руку вывел меня на знакомую тропинку. Потом она много раз являлась мне в критических ситуациях и то показывала нужное направление, то помогала вытащить машину из болота, то подставляла на дороге глухаря или выводок рябчиков, как сегодня. Ни разу не позволила мне встретиться с медведем. А сейчас она, наверное, явилась поближе познакомиться и рассказать свою историю, навеки связавшую ее с хребтом.