Прохожий(резко встает, отряхивает себя). Я вам ссудил кое-что для жизни? Ссудил. Не смалодушничал? Нет. Остальное бросьте… (Думает.) Что хочу, то с вами и делать? Хорошо. Оставляю вас здесь, с деньгами, и пойду. Я женат.

Уматова. Ну что ж такое, как душевный человек, с которым не противно, так женат!

Прохожий(наставительно). При себе их держите, пока не донесете. Вы сидите в очень соблазнительном для рвачей месте, и сами для них, по нраву своему, – жила золотая. Поберегитесь.

Уматова(беспечно). Камеру хранения арендую!

Прохожий. С богом, мадам. С богом. (Уходит.)

Уматова поднимается со скамьи, благоговейно прижимая деньги к груди.

Уматова(одна). Юленька-а… смотри, что принесла тебе мамочка твоя… что-то, кроме поруганной чести… Умная-разумная будешь, лапушка… Женюша, купим тебе на рынке сапоги кирзовые и юнгштурмовку, как франту… Папуля! К профессору! Суставы посмотрит. Славушка… Славушка-а, мама счастливая! А тебе ведь, родной, и надо – маму счастливую…

Сцена вторая

Заброшенного вида дворик. Примкнул он к старому каменному дому, преобразованному с недавнего времени в коммунальный. Видны окна Уматовых, балюстрада. Подвесные качели на опушке, спрятанные в кроне деревьев. Юлия ходит по двору, потом вдруг вскакивает с ногами на качели, свергается обратно, не находит себе места. Во всех ее движениях явное нетерпение.

Юлия (одна, напевает). «Рассиделась на комоде, сшила кофточку по моде: проштопала карманчики, чтоб лобызали мальчики». (Приостанавливается, в приливе задумчивости пинает носком туфли дорожные камушки.) Придет – не придет… ведь уже половина… Нет, вероятно, старые люди – чужд им распорядок, пунктуальность. Мы, молодые, – что? Мы швыряемся этими вещами заведомо, не думая. Мы – отчего? Потому, наверно, что боимся растерять задор, упустить… (Смеется.) Мы думаем, что нас зло загоняют в условности. Мы нещадно бунтуем. А приходит зрелость – и возраст не позволяет скандалить. Надо равняться. Но если нет привычки, смысла?.. Старость не накладывает все честивое нам, – она отягчает. Если не был человек верен времени назначенному, стоит ли ждать этого от его седой бороды? Чего нет – само оно не явится.

Во двор выходит Уматова. Долго пытается обратить на себя внимание Юлии, но она как будто ее не замечает.

Уматова. Юленька, так что ж ты! Скоро все глаза своим рабфаком протрешь, мать видеть перестанешь!

Юлия (наконец оборачивается к матери). Главное, мама, чтоб разум мой и руки-ноги не стерлись, а остальное поправим. Голова и сердце – они должны работать на огне!

Уматова. Так-то оно так, доченька… Только где взять его, этот огонечек…

Юлия(обнимает ее за плечи). Тебе-то не нужно, мама! Ты отожгла свое, тебе должно быть покойно! И дедушке! Это мы, мы – новые люди, мы должны гореть неумолчно, да и вас согревать по возможности.

Уматова. Доченька, слушать тебя приятно – как песню… А брат твой, Женя, он что – поет так же? Не слышала я от него таких песен.

Юлия (в сторону). И не услышишь, матушка, не те он поет песни, ох, не те… (К матери.) Он, может, и не совсем так распевает, как я, но и мы различны с ним, даром, что ль, разница полтора года! Запоет, а то и лучше меня! Матушка!..

Уматова. Верим, верим… А про что это ты тут говорила, Юленька? Я сперва не слушала, думала, все твои уроки… К дедушке пошла, к Славушке. А ты там что-то про возраст… Я не лезу, ты не думай. Вы – молодые. (Берет паузу.) Ну а все-таки. Что возраст-то? Об этом вы с Гектором Ильичом разговариваете? И мне ты про возраст, как в вину ставишь…