Семен осекся. Даже смешно стало – бородатое лицо большого ребенка внезапно исказилось, ручища, способная переломить у основания небольшое деревце, уже метнулась вверх – шлепнуть по губам.

ГУУУУУУМП.

Удар, стены выплясывают, и очень кстати, что они оба висят в воздухе – пусть даже таком, затхлом, провонявшем потными подмышками, давно не стираными трусами и чем-то, о чем лучше не говорить.

– Круто, – искривила губы Вероника, невольно подхватывая его арго и ужасаясь внутренне – неужто переймет? – Семен, а где у вас тут, как это … гальюн?

Лоб дежурного оператора мгновенно рассекли три могучие морщины.

– Туалет, ну?

Семен оглушительно захохотал, шлепнув себя ладонями по плоскому, закрытому майкой невнятного цвета, животу, задергал ногами.

– Даешь, даешь! Вон, туда ныряй! Насадки девушковые там в боксе с кольцом на крестике, разберешься, да?

– Разберусь, – с некоторой натугой оттянув на себя дверь, Вероника нырнула в залитую тусклым светом люм-обивки комнатку, узкую, давящую на сознание своей малой величиной, украшенную лишь изогнутым изобретением сантехнического гения, горделиво выпирающим из стены – закрытому стерилизованным чехлом, хвала небесам. Многократно стерилизованным, не одноразовым – за что им же жирный минус.

Выругавшись вполголоса, девушка провела рукой по животу, заставляя комбинезон из эластина разойтись под влиянием управляющего эргопода на указательном пальце, прильнула бедрами к приемному кольцу, облепившему промежность присасывающим волокном. Выдохнула, расслабилась, чувствуя, как отпускает жжение. Неужели теперь все время, аж девяносто земных дней – придется так? Дышать ссаниной и потом мужских подмышек, общаться строго с дегенератом Семеном и справлять нужду в вакуумном приемнике, выдавливающем из тебя жидкость жадным хлопком? Зачем и для чего?

На миг она позволила себе слабость – укусила себя за губу, и стукнула кулаком по стене, благо пористый и пружинящий буттугсис, которым облицовывались все жилые поверхности на станциях класса ОДС, все равно гасил и звуки, и энергию ударов. Вопреки родителям и их прим-копиям, вопреки заранее составленной программе, оплаченной в Центре Евгенической Эскалации, вопреки юрким психологам, уговаривающим, что брак с юношей Алексисом-тертис Ямбуцким – это великолепное решение с точки зрения генетики, и в перспективе этот союз, через три поколения, родит идеального наследника аж шести фамилий, который, безусловно, прославит их все. Если не сторчится от инклюз-клея, которым сейчас балуется каждый первый сопляк, выбравшийся от родительской опеки на улицу – благо инклюзоры торгуют дешево, умело и грамотно. Скандал, ругань, слезы, попытка хлопнуть дверью (если бы двери до сих пор могли хлопать), такс-глайдер к Мийири, подруге-медичке, три месяца странной, хмельной, будоражащей сознание непривычной свободой, жизни. Потом, внезапно, поддавшись порыву – медицинский институт – тот самый, где до сих пор учат настоящие преподаватели, рисуя старорежимным проекционным стилом по активной грифельной доске, где препарационные мероприятия максимально достоверны, вплоть до запахов и привкуса во рту, а практика… Снова скандалы с родителями, угрозы вернуть ее силой, уплатив даже чудовищную неустойку тройственного договора обучения, принятое решение – и перегрузка, вдавившая перепонки в ушах куда-то глубоко внутрь, когда «Булгаков-II» рванулся в небо, отрываясь от стартового стола на Земле-Второй.

Вероника выдохнула, сжимая мышцы, заканчивая процесс.

«Если баранам с родной планеты нравится скрещиваться и размножаться во благо улучшения породы – их право. Щедрая кормушка, аккуратная стрижка, мягкая рука, что перебирает руно, и сладкие рулады, когда бараньей глотки касается нож резника – не это ли счастье?»