Сначала следовало ознакомиться с анатомией человеческого лица. Инструктор велел нам раскатать из глины колбаски; потом мы по одной крепили их к черепу, а он объяснял, откуда исходит каждая мышца и куда прикрепляется. Например, некоторые лицевые мышцы идут от кости к кости, некоторые – от кости к другой мышце, а некоторые вообще никак не прикреплены к черепу.

Курс анатомии был кратким, потому что невозможно запихнуть в голову всю информацию за одно утро. Тем не менее я сделала себе мысленную пометку в будущем вернуться к этой теме; я хотела изучить все кости и мышцы на голове. Как только мы закрепили мышцы на пластмассовом черепе, пришло время их отрывать.

Дальше мы использовали маленькие белые ластики – такие крепят на карандаши – в качестве маячков, чтобы знать, сколько глины наносить на череп. Приклеив их на разные точки на черепе, мы раскладывали между ними колбаски глины. То была техническая часть процесса; художественная наступала, когда требовалось заполнить пустые участки и добиться сходства с человеческим лицом.

Курс лицевой аппроксимации стал для меня чем-то вроде учебы в колледже, которую я толком на себе не попробовала. Я вскакивала с постели за полчаса до начала занятий, бежала в «Старбакс» за мокко и успевала вбежать в класс в последнюю минуту. Дальше меня ждало самое упоительное, что может быть в жизни, – учеба.

По вечерам мы отправлялись в Кают-компанию выпить пива и послушать армейские байки, которые с каждым днем становились все грандиознее, громогласнее и забавнее. Мы спорили насчет черепов, опарышей и снятия отпечатков пальцев с трупа. Я наслаждалась каждой минутой.

Большинство художников в нашем отделе предпочитали заниматься графической репрезентацией мест преступления и не возражали, что львиная доля работы с портретом достается нескольким избранным. Конечно, так происходило не только в ФБР. Начальство привыкает, что определенные люди выполняют определенные задачи, и к ним обращаются первыми. Я хотела стать одной из таких людей. Я знала, что должна ясно дать понять – я не просто заинтересована в такой работе, но и умею ее выполнять.

Так что я подала голос. Стоило Гэри сказать, как замечательно другой художник отретушировал какую-нибудь фотографию, я охотно соглашалась и добавляла:

– В следующий раз, если появится что-то подобное, можно мне тоже попробовать? Мне очень хочется заниматься этой работой.

Видимо, ему это надоело, и он дал мне попробовать.

Я понятия не имела, кто такой Уайти Балджер, когда начинала работать в Бюро, но очень скоро это узнала. Джеймс «Уайти» Балджер – младший был предводителем большой ирландской банды мафиози в Бостоне с 1970-х до 1990-х годов. Также он являлся информатором ФБР и находился в бегах с 1994-го, когда его куратор Джон Конноли дал ему знать о грядущем аресте. Конноли не только очернил репутацию ФБР, он помог Балджеру избежать поимки, что сильно сердило руководство Бюро. С самого верха поступил приказ: поймать Балджера любой ценой.

Большинство возрастных коррекций по беглецам делается в рутинном порядке каждые пять-десять лет, обычно на годовщину совершения преступления, однако по Балджеру запрос поступал, казалось, всякий раз, только подует ветер. К 2002 году каждый художник в нашем отделе успел выполнить по нему возрастную коррекцию. Теперь пришла моя очередь.

Новая наводка основывалась на том, что кто-то якобы видел Балджера, и художник из полевого офиса ФБР в Джорджии опросил свидетеля, чтобы составить портрет. Он был прекрасно выполнен углем, и я не видела никаких причин, мешавших его опубликовать, но агенту зачем-то нужна была фотографическая версия.