– Но почему они должны проходить через такое? И если всего пара нитей способна изменить это, то почему нет?

– Точно так же как Смерть не выбирает, когда людям умирать, я не решаю, как им жить, – возразил Арис. – Я пишу историю так, как она предстает передо мной, и таков порядок вещей. Не имеет значения, жесток кто-то или добр. Не имеет значения, заслуживают ли они жизнь, которую получают. Душа лишь рассказывает мне свою историю, и я не меняю ее, ничего не приукрашиваю. Я даю ей ту судьбу, которую предвижу, ни больше ни меньше.

– И гобелен невозможно изменить? – спросила Блайт. – Получается, человек ничего не может сделать, чтобы изменить свою судьбу к лучшему?

Арис ответил сердитым взглядом, потому что они оба знали правду – Блайт изменила свой гобелен, и не один раз, а несколько. Какую бы историю он ни соткал для нее, она бросила судьбе вызов.

– Ты – аномалия, опирающаяся на руку Ангела смерти. – Блайт хотела спросить еще о многом, но лицо Ариса потемнело, и его взгляд стал мрачным. – Другие жизни были отняты, чтобы твоя могла продолжиться.

Блайт покрылась холодным потом, когда подумала о Перси. Она обхватила себя руками, так глубоко погрузившись в свои мысли, что едва осознала, что очаг больше не горит. Огонь отражал настроение Ариса, и от этого становилось не по себе. Девушка откинулась назад, боясь разрушить странные чары, которые делали этот совместный вечер относительно спокойным.

Арис внимательно посмотрел на нее, словно ожидая, что Блайт встанет и выйдет. Вместо этого у нее возник вопрос, и, хотя она боялась ответа, она не могла не спросить:

– Как выглядит мой гобелен?

Законченный гобелен исчез, и Арис наклонился к ней, опершись локтями на колени.

– Твой гобелен, – начал он ласково, но постепенно его тон становился все более язвительным, – один из самых отвратительных, а я, поверь мне, повидал их несчетное количество.

Хотя они постоянно пытались оскорбить друг друга, у Блайт сложилось отчетливое впечатление, что Арис говорит серьезно, и она почувствовала гордость. Раз ее гобелен ему не нравился, то, несомненно, был потрясающим.

Она попыталась рассмеяться, но не смогла, потому что ее одолел приступ кашля.

Арис нахмурился еще сильнее и отпрянул.

– Прикрой рот, дикарка.

– Я прикрываю рот, – отрезала девушка. – Что ты хочешь, чтобы я сделала? Вылечила простуду волшебным образом? Это ты и твоя пыльная промозглая камера пыток виноваты в том… – Блайт не договорила и снова закашлялась, а затем резко продолжила: – Что я вообще заболела!

Он побарабанил пальцами по подлокотнику и, словно решив, что ему нечего сказать по этому поводу, обратил внимание на письма, о которых Блайт совсем забыла.

– Что это?

Блайт прижала конверты к груди, надавив большим пальцем на одну из восковых печатей.

– Письма.

– Это я вижу. Но почему их два?

Девушка с трудом подавила желание прикусить губу, чтобы не навлечь на себя подозрения, ведь в письме к Сигне она практически умоляла кузину приехать и вызволить ее отсюда.

– Одно для отца, а другое для Сигны. Мне же не запрещено общаться с ней?

Казалось, Арису было тяжело даже просто слышать это имя.

– Надеюсь, ты написала ей, чтобы она образумилась и поменялась с тобой местами? – Он протянул руку, и Блайт с трудом заставила себя вложить письма в его ладонь. Она бы не удивилась, если бы он вскрыл конверты. Но вместо этого пергамент исчез из виду, как только коснулся руки Рока судьбы.

Должно быть, изумление отразилось на ее лице, потому что Арис устало нахмурился.

– Я не стану унижать себя чтением твоей личной переписки. Как бы мне ни было интересно, что ты написала о необычном медовом месяце и нашей веселой жизни, я призову на помощь воображение, как любой цивилизованный человек.