– Новостями? – Илвис сдержанно улыбнулся. – Да ей уж пара недель, если не больше, я просто тебя повеселить хотел.

– Первая любовь была, как луч… – Гордас не договорил.

Хэпи иронически прищурился.

– Луч, понимаешь ты? – заметно захмелевший голос Гордаса комически булькал. Его всегда строго зачесанные назад черные в пепел волосы теперь, развалившись неопрятными прядями, съехали на лоб, и что уж было совсем непозволительно, на уши. Гордас их не поправлял.

– Верти сильно опаздывает, – грустно заметил Квентин.

– Я уже говорил, Верти отказался от приглашения, – ответил Хэпи не в первый раз.

– Вот как! – удивился Гордас. – Как бы он в монастырь не ушел послесвоей удачно сыгранной роли… – Он сделал еще несколько глотков.

– Смотри-ка, Хэпи, Гордас пьян! – хмыкнул Квентин.

– Не только он, позволю себе заметить. – Хэпи вежливо отстранился от головы Квентина, собиравшейся, по всей видимости, дружески пасть на его плечо.

– Первая любовь, – Гордас закрыл глаза, – ничего давно уже нет, а образ ее – в душе навеки. Новое чувство – лишь блеклая копия прежнего…

Она – блеклая копия… Хэпи потер переносицу:

– И тебе совсем не совестно такое говорить при Квентине? – Спросил он с легким укором.

Между тем Гордас продолжал рассуждать:

– Образ, что останется с тобой до конца, до последнего вздоха, образ, что сопровождает тебя во снах. Очнувшись наяву, ты готов снова любить, но это лишь воспоминание. Человеческая память – удивительная штука. Не было бы ее, не было бы и нас, как таковых. – Гордас требовательно уставился на Хэпи. – Понимаешь?

– Конечно. – кивнул тот. Его темные глаза с запрятанными на глубине эмоциями смотрели на Гордаса изучающе. – Память формирует в нас личность, характер, диктует привычки и правила, – монотонно согласился он.

Гордас удовлетворенно кивнул.

– Я тебя, Гордас, первый раз в таком… – Квентин замялся, но, прожевав длинную паузу, наконец подобрал верное слово и продолжил, – …человеческом состоянии вижу.

– Может, ты и себя вместе с ним заметишь? – усмехнулся Хэпи.

Квентин не расслышал, шепнув Хэпи на ухо:

– А чего Гордас вдруг о любви заговорил?

– Он влюблен в твою Солу, – ответил Хэпи.

– Что? – Квентин часто заморгал.

– Вот именно, что это ты такое несешь, Хэпи.

– Просто он еще этого не осознал, – так же на ухо шепнул Хэпи растерянному Квентину.

Вечер опускался на город медленно. Догоравшее солнце еще дразнило слабым теплом. Осенний дождь тихонько всхлипывал. Осыпавшиеся листья лежали неподвижно. Кровавыми ранами земли казались они в блесках слепнущего солнца.

«Отчего только люди так любят осень? Это же настоящая смерть:

лето медленно умирает, купая нас в своей агонии красок… Да, Квентин бы сейчас сказал: «Зато какая смерть! Красивая, пышная!» Поэты… – Азраил дернул уголком рта.

– Нелепая, говорю я. Если мертвых одеть в роскошь, смерть что, будет радостней?»

Азраил поднял голову, с дерева слетел большой кленовый лист, скользнув по его плечу. Он поднял его.

«Как красиво ты вычертила линии. Природа, все же мы с тобой родственны. Смотри, это же моя рука…»

Азраил приложил кленовый лист к ладони.

«По красоте они равны», – мысль эта развеселила Азраила. Поднявшись с лавочки, на которой сидел вот уже полчаса, он сделал пару шагов по влажной земле и прислонился к старому дереву. Вдалеке замелькал силуэт девушки. Азраил узнал его. Закрыв глаза, он глубоко вздохнул и судорожно улыбнулся.

– Азраил, ты здесь? – позвала Заретта тихо, сев на лавочку с кленовым листом. Азраил не сразу ответил:

– Какое плаксивое настроение у нашего дня… – произнес он полудыша, полусмеясь.

– Прости, что задержалась: провожала друга.