«И это называется исправительным учреждением, – подумал Боб, – цвет этих стен не вызывает никаких чувств, кроме тоски и депрессии. Нет чтобы раскрасить в яркие, радужные тона. Глядишь, и взыграли бы в душе какие-нибудь светлые, радостные чувства! А может быть, это сделано специально, – размышлял Боб, – чтобы хотелось поскорее покинуть эти стены? Вести себя примерно, участвовать в самодеятельности, в хоре, например, и досрочно покинуть этот, ставший уже родным дом. Это было бы замечательно! Но, к сожалению, в моём случае это невозможно».

Возле очередной двери Стоун замирал на несколько секунд, пытаясь вспомнить код очередного замка. Иногда он ошибался и, чертыхаясь, начинал набирать цифры снова.

– Стоун, – как-то сказал Боб, – раз уж нам предстоит провести с тобой в этой тюрьме ещё много-много лет, может быть, ты мне скажешь коды замков. Как-никак у меня память девять баллов из десяти по шкале Барриса, не бойся, я никому не скажу, – произнёс Боб и заговорщицки подмигнул сержанту.

– Вам, болезным, только скажи, сразу пятки засверкают, – пошутил в ответ Стоун.

Боб часто проходил по этому коридору, на прогулку, в медицинский пункт или в дезинфекцию на «омовения», и поэтому знал здесь каждый светильник, каждую выбоину на стенах и полах. Как-никак, а целых три года его жизни прошли за этими стенами. Но на этот раз что-то насторожило Боба, и он не сразу понял, что. Казалось бы, всё было как прежде. Тот же уныло-сиреневый цвет стен, те же решётки, те же замки. То же сопение сержанта за спиной. Но всё же что-то изменилось. Наконец Боб понял, что произошло. Вокруг стояла необычная тишина. Тюрьма, ранее наполненная самыми различными звуками, теперь безмолвствовала. Проходя мимо камер, Боб заглянул в некоторые из них. Они были совершенно пусты. Все заключённые исчезли, словно испарились в одночасье. Боб недоумевал! Когда они остановились перед очередной дверью, он не удержался и спросил, хотя и знал, что, по тюремным правилам, этого делать не положено.

– Где все зэки, Стоун?

– Вчера на каникулы отпустили, – нехотя ответил сержант, возясь с очередным замком, и усмехнулся. Было видно, что ему самому понравился его ответ.

«Молодец! – подумал Боб. – Ещё несколько лет совместного общения, и можно будет говорить о наличии развитого чувства юмора у данного индивидуума».

Остановившись перед дверью директора тюрьмы, сержант постучал, прежде чем войти, затем открыл дверь, доложил и только после этого скомандовал:

– Заходи!

Боб вошёл в залитую солнцем комнату и невольно зажмурился от яркого света, выйдя из темноты коридора.

В кресле директора сидел мужчина спортивного телосложения, примерно одного возраста с Бобом, светло-русые волосы его были коротко пострижены. Одет он был в белую рубашку с короткими рукавами. На столе перед ним лежали плоский компьютер и сложенные стопкой бумаги.

– Вы свободны, Стоун! Совсем! Да! И снимите с него наручники! – отрывисто произнёс он. Сержант, выполнил приказ, затем привычно козырнул и вышел, с трудом протиснувшись в узкий проём двери.

Голос показался Бобу знакомым.

– Заключённый Боб Харрис… – начал было докладывать Боб и осёкся.

Блондин смотрел на него серыми, стальными глазами, уголки его крепко сжатых губ расходились в улыбке. Затем он легко поднялся с кресла и, подойдя ближе, произнёс: – Ну здравствуй Боб! Рад тебя видеть!

– Чёрт меня побери! Глеб Камински! – Боб рванулся было навстречу, но внезапно остановился, как будто натолкнулся на невидимую стену, разделяющую его – заключённого номер 301 Боба Харриса, и директора тюрьмы Марион Глеба Камински. – Вот уж кого не ожидал увидеть! – произнёс он, останавливаясь на полпути. – Я думал, что ты бороздишь просторы Галактики на нашем «Рейнджере»! Что ты тут делаешь? Решил переквалифицироваться из штурмана президентского звездолёта в директора тюрьмы?