– Типун тебе на язык! Пошли спать.

– Бутылочка вторая с жидкостью у вас с собой. А в следующую ночь вы без лемурийца будете.

Дядя Лёша перекосился:

– И что?

– Я с колоссальной долей вероятности могу сказать: сегодня больше ничего плохого не случится.

– Что ты заладил?

– Да неужели вам совсем не хочется попробовать часы перевести?

Тут сторож сдался. Одёрнул рукав: часы показывали без десяти час. Осторожно, любовно, с извиняющимся выражением лица, он крутанул колёсико на час с лишним вспять.

– Идём. Уж если должно ещё что-то стрястись, так пусть в одну ночь всё.

И они зашагали назад, во двор, к заброшенному дому-погорельцу. В нём, в кладовке, на обугленных часах нерешительно и нервно встрепенулись стрелки.

Вернувшись во тьму двора, вызволенный и вызволитель задумались, с трудом различая каркас с пустыми чернеющими проёмами. Лемуриец причалил к нему и… повернул обратно. Бывший дом бдел, погружённый в сырую листву, торча рваными клочьями в небо, обдавая освободителей старческим духом.

– Она – там? – переспросил Игнатьев.

– Да. Можешь оставаться. А я пошёл. – Дядя Лёша включил фонарь и двинулся к дому.

– Нет уж, я с вами.

Передёрнув плечами, Игнатьев кивком головы поманил лемурийца.

Все трое проникли в брешь. Верный свет фонаря предъявил им обломки лестницы, обугленные междуэтажные балки и закопчённые лохмы стен.

– Побыстрей бы найти, – молвил дядя Лёша и прибавил: – Кто тут мёртвый, но живой?

Вместе они ходили по ситу останков пола, озаряя их фонарём. Лемуриец воссел на междуэтажной балке, задрав романтично голову. Виктор Фомич повторил движение глаз питомца.

– Какое звёздное небо, – мечтательно заметил Игнатьев.

– Да, звёздное. Но давай-ка попозже на него полюбуемся.

Настороже, он наткнулся на уцелевшую часть стены и, шагнув в рану дверного проёма, смутился от чувства, что вторгся в чужое.

– Витя, иди сюда! – Захотелось поддержки того, кто втянул в приключение.

Учитель пробрался в пространство жилья. Лемуриец задрёмывал, не покидая балки.

– Что будем делать? – спросил дядя Лёша. – Не вижу я тени.

– Элементарно. Мы позовём. Где здесь мёртвый, но живой? – просипел Игнатьев.

– Где же ты? – Вызволитель отчаивался, а фонарь его тем временем освещал останки мебели. Неуверенно шаркая и вдыхая гнильцу, освободители подошли к окну.

– Вот она! Смотрите!

– Где?

– Вот, на подоконнике! Капайте!

Вызволитель посветил: на фрагменте сохранившего белёсость подоконника диагностировалась тень, головой заползшая на откос проёма.

– Выйти хочет.

Сторож сверился с часами: двадцать три пятьдесят шесть.

– Ох! – И поспешил достать бутылочку.

От новой тени шло тепло. Возникла женщина, высокая, испуганная и измученная. На вид ей было около пятидесяти.

– Мы от Ирины. Я – Алексей Степанович, а это вот – Виктор.

– А где мой муж?

– Муж? – ужаснулся сторож.

– Видимо, на небесах, – сообразил Игнатьев.

– На небесах? Ах, да, да.

– Елена Дмитриевна, нам надо идти.

– Да, конечно, пойдёмте. Вот только…

– Что?

Вдова неспешно озиралась.

– Вы знаете, постойте, я обязана найти фотографию.

– Да что вы, тут всё сгорело.

– Нет, должна быть. Она где-то в кладовке. Там уцелеть могла.

– Ну и номер. Где кладовка?

– В той стене, напротив.

Дядя Лёша посветил и увидел дверь.

– Посмотрим.

Дверка поддалась свободно, и фонарик вылизал подсобку, но, к тревоге сторожа, кроме сломанных настенных ходиков ничего в чуланчике не значилось.

– Нет ничего, Елена Дмитриевна, пойдёмте.

Дядя Лёша взял её под руку и близился к выходу, нервно следя, чтобы она не упала. Игнатьев, крадущийся сзади, не соглашался:

– Алексей Степанович, мне, почему-то, кажется, что фотография, всё-таки, есть. Давайте ещё посмотрим. Мура нас подстрахует, на балке она.