– Вы что… тут… делаете? – по слогам повышая громкость, вопросил хозяин жилища.

Лемуриец небеснейше-нежно и волооко пялился на чужую подушку. Его, очевидно, не видели.

– Да я, я газовщик. Я газовщик.

– Ночью у меня в постели газовщик? – Мужчина вскочил на ноги.

– Я уже ухожу.

Женщина демонически заорала. Дядя Лёша тоже вскочил с дивана и рванул к выходу.

– Никуда ты не уйдёшь! – Мужчина побежал вдогон, держа в правой руке жёнин тапок с помпоном.

Алексей Степанович, напуганный до одури Игнатьев и вполне оживлённый лемуриец достигли конца коридора.

– Не уйдёшь! – орал мужчина, догоняя сторожа, но не догнал – споткнулся о котёнка.

– Ах ты тварь! И зачем тебя подобрали на ночь?!!

Тот молчал. Дядя Лёша с компанией выбежал из незапертой квартиры, мужчина с тапком захлопнул дверь, подперев её тумбой и жёниными ругательствами. Якобы спасительный Исай, торча у подъездной двери, покуривал и буравил ночной кислород вытаращенными глазами. На слове «гады», произнесённом в двадцать второй квартире, Исай покрепче затянулся табаком. Сторож чуть не сшиб его, но даже примерно не заметил курильщика, который долго таращился вслед молниеносным беглецам. Те неслись, куда глаза не видят. И лишь когда прискакали к серому уличному хвосту, верней, голове из блочных домов – сдулись, переводя дыхание.

– Ох, спасибо тебе, – обратился дядя Лёша к лемурийцу, севшему на мусорный контейнер, а потом сердито глянул на Игнатьева.

– Да я же… я же учитель просто. Я…

– Ладно, Бог с тобой.

– Куда теперь?

– В квартиру Пантелеевского дома. Там поживёшь пока.

– А вам больше никого сегодня не надо вызволять?

– Сегодня – нет.

– Почему?

– Потому что вызволять можно ровно в полночь.

Взгляд Игнатьева упал на дяди-Лёшину руку, вытягивающую пачку сигарет из кармана. На руке блеснули часы. Изящные до неприличия.

– А зачем вам женские часики? – обалдело поинтересовался Фомич.

Степанович пробурчал в бороду:

– Это ангельские часы. – Прикурив, решился дообъяснить: – Сверхточные. Ирина вручила мне их, чтобы я не ошибся и всех вас вызволил в нужное время.

– Да-да, чтоб не ошиблись. А ведь их можно перевести.

– Чего?

– Часы.

– Зачем?!

– Чтобы опять полночь настала. Я уверен – ангельские часы задают ход времени. Крутаните колёсико.

– Зачем?!! Ты меня добить решил? То лемуриец, то теперь вот…

– Но лемуриец вас спас!

– Ага. Если бы он меня не завёл в комнату – спасать бы не пришлось.

Лемуриец потупил очи и стёк с контейнера на асфальт.

– Откуда вы знаете? Может, хуже было бы, – вступился Игнатьев. – А часы я предлагаю перевести как раз потому, что мы сейчас втроём и с лемурийцем. И потому, что сегодня больше точно ничего плохого не случится.

Сторож затушил курево, и потупленный взор лемурийца воткнулся в мятый бычок у бордюра. Рыжевший окурок за пару секунд рассеялся под голубыми очами, но дядя Лёша не видел фокуса.

– Почему так решил? – вперил он карие глаза в Виктора.

– Алексей Степанович, я же математик. Очень увлекался в своё время теорией вероятности.

– Ох, да чем ты только, видимо, не увлекался.

– Ничего сегодня ночью не случится уж. Серьёзно повторяю вам.

Лемуриец встал за спиной у сторожа, обратив силу глаз на Игнатьеву шевелюру. Она фосфорически засветилась, дядя Лёша испугался и сделал шаг назад, наступив лемурийцу на ногу. Тот издал дельфиний звук.

– Осторожно! – Виктор Фомич послал лемурийцу воздушный поцелуй.

– Что у тебя с волосами?

– А. – Игнатьев пригладил причёску, и она погасла. – Му́ра развлекается.

– Какая Мура?

– Лемурийца так зовут. Это девочка. Понимаете теперь, какой силы это существо? Сегодня уже точно ничего плохого не случится. А вот в следующую ночь – очень может быть.