Один из современных композиторов рассказывал мне, что в музыке существует три уровня потерь. Музыку надо подслушать, она рождается из каких-то небесных мелодий. Тонко настроенный организм композитора подслушивает где-то в иных сферах какую-то божественную мелодию, потом спешит записать ее, и на стадии записи он уже что-то теряет. Это первая ступень потерь. Потом, когда эту записанную музыку читает исполнитель, например дирижер оркестра, он тоже что-то недопонимает или воспринимает по-своему. Таков второй уровень потерь. А когда люди это слушают, совершается еще один уровень огромной потери, потому что каждый понимает музыку по-своему, и мы вообще, как правило, не понимаем изначальный замысел.

Музыка имеет божественную природу. Она просто громогласно, оглушительно и непререкаемо доказывает, что человек не произошел от обезьяны. Если бы это было так, какая скрипка вообще? Такой сложный инструмент, такие тонкие волоски, такая нежная мелодия, такие тяжелые дни, месяцы и годы труда – зачем это обезьяне? Зачем? Нет, мы не от обезьяны. Мы люди, мы от Бога.

– Человек, который способен забыться и отвлечься от окружающего и погрузиться в музыку вроде Второго концерта Рахманинова, – это прекрасный человек. Хотя это не знак здоровья и целостности его натуры.

В фильме «Чапаев» полковник белой армии играет «Лунную сонату», а солдат, денщик, ногой натирает паркет и просит этого полковника отпустить его к брату Митьке, который за какую-то провинность запорот шомполами, помирает и просит ухи. И полковник его не отпускает. Он очень хорошо играет Бетховена, но при этом он совершенно бесчеловечен по отношению к ближнему, и этот момент хорошо показан.

Во Львове во время войны существовал концлагерь, комендант которого был эстетом. Из евреев, которые до войны играли в оркестре оперного театра, он составил квартет. Перед этим квартетом поставили задачу написать несколько мелодий для лагеря. Они написали «Танго смерти» для людей, которые шли на расстрел. Музыка может быть в человеческих руках и такой.

Человека, друзья мои, одним Шубертом не исцелишь. Без Христа человек превращается в какое-то жуткое чудовище и берет себе в помощь Рембрандта с Моцартом и Толстого с Достоевским. И он будет жить такой сатанинской жизнью. Без Бога человека ничего не исцеляет, ХХ век доказал это.

Мир весьма смешлив. Но, с другой стороны, в Евангелии мы не видим Христа смеющимся и, пожалуй, даже улыбающимся. Все средневековые богословы об этом говорили, поэтому на смех было наложено некое табу. Но юмор было невозможно уничтожить, смех вырывался в карнавальную культуру, прорывался в быт, – он жил, но на правах приемного ребенка, а не родного.

Сегодня, когда все изменилось, когда само христианство стало в мире приемным ребенком, смех получил свои права. Теперь смеются над всем. Но все же надо задуматься, как вести себя в жизни в отношении этого понятия.

Мне кажется, что наиболее склонны к тонкому и непошлому юмору те, кто подвержен бедам. Например, совершенно особый юмор у еврейского народа. Как хотите, крутите, но у них какая-то целая жила, родник анекдотов.

Возьмем наших клоунов, без которых трудно представить себе детство, цирк, какой-то праздник. Клоун – это человек по амплуа, он всем сердцем знает горечь мира. Поэтому он постоянно плачет, пускает слезы длинными струями. Это человек скорбящий, обиженный, вечно падающий, садящийся на кнопку, наступающий на ведро с водой. Он такой и внутри.