– Это не попытка манипулировать, – сказала она. – Мне просто пока… невыносимо говорить об этом. И, если мы пытаемся изобразить из себя друзей, друзья не оказывают друг на друга давление.

– Мы пытаемся изобразить из себя друзей, – повторил Филипп, и его губы дрогнули – от гнева ли, или от других сдерживаемых чувств? Потом он вскинул голову. – Вы, конечно, правы, графиня. У короля нет и не может быть друзей. Только притворство, и то – в лучшем случае. Благодарю за напоминание.

Вивьен судорожно затянула на груди углы шали. Что же это такое? Каждое слово оборачивается против нее, и она падает все ниже и ниже в глазах короля! И это после того, как Филипп по какой-то непостижимой причине был с ней откровенен. Она все испортила, безвозвратно испортила. Извиняться или пытаться объясняться дальше было бесполезно. Бессмысленно.

К глазам подступили слезы – они теперь всегда были где-то близко, но неимоверным усилием воли Вивьен загнала их глубже. Не хватало только устроить истерику во время высочайшей аудиенции.

– Итак, графиня, – сказал как ни в чем не бывало король. – Артефакты.

Она и забыла о них.

– Они принадлежали вашему отцу? Хранились до кражи у вас?

– У лорда Орена. Все, что оставалось в нашем столичном особняке, досталось лорду Орену. А потом было у него украдено. Насколько я знаю… – Она перевела дыхание. – Насколько я знаю, ваше величество, сейчас у нас нет никаких артефактов графа Рендина.

– Значит, всплывут еще. Допустим. Удивительное дело, придворный маг затрудняется определить предназначение этих аграфов. Я имею в виду зачарование. Рассказывают, что граф Рендин собирал уникальную коллекцию. Вы не прольете свет на особенности этих артефактов, графиня?

Вивьен взяла их в руки и изо всех сил постаралась вспомнить. Золотые пряжки, парные…

– Я была ребенком, когда потеряла отца, он не позволял нам играть с такими ценными вещами, ваше величество. Могу только предположить… Они парные, и, скорее всего, их зачаровали для отца и мамы. Как вы видите, они достаточно универсальной формы, их можно закрепить на любой наряд, мужской, женский… на шляпу, на прическу, на перевязь. Мне кажется, они помогали родителям не терять связь, когда мама и отец расставались. Не то чтобы переговариваться на расстоянии, скорее, должно быть, ощущать, что у супруга или супруги все в порядке.

– Вот как? И, поскольку обоих нет в живых, сейчас осталась только волшебная аура, но не функция – поэтому мой специалист и не может понять, зачем они нужны?

– Наверное, так, ваше величество.

Вивьен уронила руки на колени. Горе от утраты родителей, которое она так долго запирала в душе, не позволяя ему прорываться на поверхность, до боли сжало горло, стиснуло сердце стальными тисками. Хорошо, что Филипп разрешил ей присесть: Вивьен была не уверена, что устояла бы сейчас на ногах.

Она с усилием протолкнула в грудь воздух, захлопнула футляр и протянула его королю. Тот покачал головой:

– Артефакты принадлежат вам.

«Благодарю вас», – хотела сказать Вивьен, однако голос ее не послушался: она открыла рот, но не смогла произнести ни звука. Тогда она склонила голову.

Филипп помолчал, по обыкновению глядя на нее с непроницаемым лицом, а ей, как и прежде, казалось, что он ей сочувствует. Потом король проронил:

– Все эти пять лет я только и делаю, что исправляю ошибки его величества Антуана. Спасибо Орену, что помог мне исправить и эту – разумеется, в той степени, в какой это было в человеческих силах: мертвых не вернуть… Интересно, сколько уже наворотил я сам.

Он выпрямился, отрываясь от кромки стола, на который опирался, и до того, как он произнес еще хоть слово, Вивьен безошибочно почувствовала, что аудиенция окончена. Она встала, сжимая футляр. На этот раз голос ее не подвел.