Они поругались, прибрались и сели пить черный чай: Ната и доктор – из чашек, Каллиопа – из блюдечка.

– Он любит пить из блюдечка, – пояснила Ната.

Так проходили дни.

Все чаще к джазистам, чьи стандарты были врезаны в виниловые кругляши, присоединялся Сен-Санс: «Аквариум» из «Карнавала животных» служил доктору рингтоном. Доктор каждый раз спешил к телефону и каждый раз перебивал музыку громким «алло». Ната каждый раз расстраивалась.

В конце концов она принесла откуда-то пластинку с записью «Карнавала» в исполнении госоркестра Советского Союза. Ее очень веселили «Слоны», а еще больше – «Ископаемые».

Пока Наташа веселилась и с каждым оборотом солнца становилась радостнее, доктор ежедневно обещал что-то голосам из телефона; и становился печальнее.

Сфотографировать Каллиопу он так и не смог. Вместо зверя на снимках получалось световое пятно. Не выходило поймать его ни на камеру телефона, ни на цифровой фотоаппарат, ни на пленочный. «Сейчас вылетит птичка», – предупреждал Каллиопу доктор, в который раз целясь в него объективом. Птичка вылетала – и, столкнувшись с силуэтом Каллиопы, разбивалась на тысячу солнечных зайчиков. Кроме пятен, бликов и нескольких асимметричных радуг, проявить так ничего и не удалось, и доктор, опасаясь за сохранность техники, бросил эту затею.

Однажды вместе с доктором к Наташе пришел незнакомец.

– Коллега, – объяснил доктор.

Наташе не понравился этот коллега. Он смотрел на Каллиопу не то как на циркового слона, не то как на ископаемое. Ветеринары так не смотрят.

Незнакомец ушел, и Наташа обнаружила, что ее перестал веселить Сен-Санс.

Она больше не ставила «Карнавал животных».

Новые дни почему-то приносили теперь не радость, а тревогу. Ната попросила больше не звать незнакомых домой без ее разрешения.

Доктор пообещал, что больше не будет.

Каллиопа начал доверять ему, и доктор смог убедиться: зверь в меланхолии, Ната не выдумывает.

Зверь плохо себя чувствовал, и доктор пытался выяснить, почему, без медицинского оборудования – с помощью самых обыкновенных человеческих чувств. Он прикасался к созданию так и этак; наблюдал за тем, как Каллиопа ест, спит, играет и меняет цвет; слушал его бормотание; сравнивал утренний и вечерний ритм дыхания и сердцебиения; регистрировал все его вздохи, считал зевки. Один раз даже понюхал его рот и нос – они ничем не пахли.

Однажды вечером ему удалось установить причину недомогания Каллиопы.

– Наташа, – сказал доктор, – он у тебя не растет.

Они сидели на кухне. Каллиопа лежал на коленях у доктора. Наташа жарила рыбу, повернувшись к ним спиной.

– А должен?

– Должен, еще как.

Наташа уселась за стол, совершенно забыв про рыбу.

– Я думала, он уже вырос.

– Нет. Кажется, он может вырасти просто огромным.

– Как репка?

– Больше, чем репка. И главное, – тут доктор погладил Каллиопу по крылу, – не только может, но и очень хочет.

– Почему же не растет? – удивилась Ната.

– Не знаю, – признался доктор. – Думаю, ему тут тесно.

Ната молчала и ждала, что еще скажет доктор. Она хорошо представляла, что тот может сказать, и надеялась, что ошибается.

Рыба начинала гореть.

– На волю ему надо, – сказал доктор.

Ната не ошиблась.

Она выругалась так, что по экранам телевизоров в соседских квартирах пошли помехи.

– Это точно? – спросила Ната, пытаясь остыть.

– Это предположение, – успокоил ее доктор. – Попробуем с ним гулять. Если поможет – значит, будем придумывать, куда и как его отпустить.

Наташа заплакала.

Доктор и Каллиопа бросились ее утешать.

– Он все равно вернется, – повторяла Ната, всхлипывая, – вернется, а ему со мной плохо, он со мной не растет…