Однажды утром, после того как я протусил с ним где-то восемь месяцев, Джей Ти сказал, что мы заедем в другой жилой комплекс, Роберт-Тейлор-Хо-умс. Я слышал про Роберт Тейлор; все слышали про Роберт Тейлор. Это был самый крупный социальный жилой комплекс в США, примерно в десять раз больше проджектов в Лейк-Парк, где двадцать восемь серых многоэтажек располагались вдоль трех километров дороги. Он был в паре километров от Чикагского университета, но поскольку он находился возле скоростной автомагистрали имени Дэна Райана, одной из главных дорог Чикаго, почти каждый житель города когда-либо проезжал мимо Роберта Тейлора.

– Я тебя кое с кем познакомлю, – сказал Джей Ти. – Но я не хочу, чтобы ты открывал рот. Сможешь?

– А я когда-нибудь открываю рот? – спросил я.

– Нет, но ты иногда перевозбуждаешься, особенно когда напьешься кофе. Откроешь сегодня рот и все, между нами все кончено. Оʼкей?

Я только однажды слышал такую настойчивость в голосе Джей Ти, в ту ночь, когда мы впервые встретились на лестничной клетке здания номер 44 в проджекте Лейк-Парк. Я быстро доел свой завтрак, а потом мы запрыгнули в его «Малибу». Было пасмурное позднее утро. Джей Ти молчал, только периодически спрашивал меня, не едут ли за нами копы. Он никогда раньше этого не спрашивал. В первый раз за все это время я полностью осознал, что я делаю: езжу с главарем крупной банды, торгующей крэком.

Но я все еще не признался себе, что человек, рядом с которым я сидел, был в конечном итоге преступником. Я был слишком захвачен остротой ощущений от наблюдения за жизнью гангстеров. В мирном пригороде, где я вырос, люди даже не мыли машины на улице. Передо мной было кино, ставшее реальностью.

Было еще кое-что, что помогало мне игнорировать спорную этику ситуации. Научные работники Чикагского университета, которые помогли изобрести науку социологию в те дни, когда она стала признанной научной дисциплиной, для этого отправились в самые грязные уголки города. Они стали знаменитыми благодаря их близким наблюдениям за бомжами, хаслерами, тусовщиками; они получили доступ к борделям, подпольным барам и прокуренным подсобкам, где политики творили свои дела. В последнее время я читал работы этих ученых. Так что, несмотря на то что я тусил с барыгами и ворами, в глубине души я себя считал просто хорошим социологом.

Улица, ведущая к Роберт-Тейлор-Хоумс, была забита старыми, побитыми машинами. Регулировщица транспорта, завершив свою утреннюю работу, стояла возле школы, облокотившись на капот машины, с таким видом, как будто прошла через войну. Когда мы проехали мимо, она помахала Джей Ти, как знакомому. Мы остановились перед многоэтажкой, в подъезде которой толпилась куча молодых людей, которые словно вытянулись по струнке, когда увидели машину Джей Ти. В отличие от проджектов в Лейк-Парк, почти заброшенных, в Роберте Тейлоре бурлила жизнь. Я слышал рэп, оравший из стерео. Люди стояли по сторонам и курили сигареты и, судя по запаху, марихуану. Периодически через редкую толпу проходили родители с детьми.

Джей Ти припарковал свой «Малибу» и пошел к дому широким шагом, как крутой ковбой, который важно заваливается в бар. Он остановился перед входом, оглядываясь по сторонам и выжидая, пока люди подходили с ним поздороваться.

Каждому подходившему молодому человеку Джей Ти благосклонно протягивал руку. Говорилось мало; большая часть коммуникации производилась посредством незаметных кивков, сигналов, известных всем, кроме меня.

«Когда придешь повидаться со мной, детка?» – крикнула одна женщина, а затем другая: «Покатаешь меня, зайка?» Джей Ти улыбнулся и отмахнулся от них, игриво похлопывая их маленьких детей по макушке, проходя мимо. Две женщины постарше в ярко-синих куртках с надписью ЖИЛИЩНЫЙ ПАТРУЛЬ подошли и обняли Джей Ти, спросили, почему он не приходит почаще. Джей Ти, очевидно, хорошо знали в этих местах, хотя я и не знал почему.