Гордо устремив взгляд на каменную статую Мудрого Вождя, Хемниц произнес слова, в которых лишний раз звучала уверенность, граничащая с обожествлением. Статуя, расположенная строго в левой стене от входа, излучала не столько спокойствие, сколько властное давление, словно её гранитные черты, грубовато искажённые временем, были предназначены для того, чтобы произнести вечную истину. Лицо человека, изображенного в камне, обрамляли насыщенные усы, образы которых могли бы вызвать трепет даже у самых стойких. Одна рука крепко сжимала лист бумаги, словно он был единственной опорой в этом мире, а другая украшала мощный кулак, напоминая о воле, безжалостной и безупречной.

Холодный взгляд Эвана, скользнувший мимо статуи, отдавал дань тем жестким принципам, которые правили в их обществе. Он, как всегда, остался безмолвным свидетелем. С поклоном, исполненным внутреннего напряжения, он пробрался за Хемницем в авангард зала, словно всевозможные перипетии человеческой судьбы увлекали его за собой.

Большой холл, размещенный высоко на бетонных сваях, напоминал открытое пространство, готовое сжать в своих объятиях подавляющую мощь, с которой оно было построено. По обеим сторонам стояли некие монументы, олицетворяющие наказания и общественные порицания. Эван не мог избавиться от чувства, что эти мрачные сооружения, призванные запугивать, больше напоминают о том, что их создатели сами забыли о своей человечности. На полу лежали зеленые кусты, выстриженные с неукротимой старательностью в форме значка Государственного Аппарата. Обратный треугольник с симметричными вырезами по бокам олицетворял собой нечто, что должно внушать гордость, но у Эвана это вызывало лишь отвращение.

«Как корона». Мелькнула мысль в его голове, когда он остановился возле огромного монитора, излучающего искры правды, искренности и ложных уверений.

– Здесь проходит общие собрания. Чаще всего это довольно обыденные мероприятия, где выносятся поощрения или выговоры отдельным личностям. Бывает, что тут публично осуждают действия соседних государств. Какой- то умник предлагал окрестить эти собрания Пятиминутками Ненависти, но, помнится, тут же схлопотал за это выговор, и больше уже никогда и ничего не мог предложить. А ещё иногда мы поём. Например, только в этом месяце я спел главный гимн страны 426 раз.

Эван лишь тихо улыбнулся, внутренне ощущая, как стереотипные фразы Хемница напоминают ему о зыбком равновесии между мнимой свободой и прямыми приказами. Он оглядел столько же людских фигур, кружившихся в зале, каждая из которых, казалось, была частью этой бесконечной фрески, рисующей мрачные перспективы. Шёпот разговоров гудел в воздухе, как струнный оркестр, воссоздающий неповторимую симфонию угнетения. Постепенно график жизни медленно шагал по колее между сознанием и полным отсутствием вопросов.

– Общая площадь первого этажа здания Министерства составляет 440 тысяч квадратных метров. Просто дух захватывает, правда? 440 тысяч квадратных метров бюрократического рая! – Произнес Хемниц с наигранной заразительностью, а его лицо при этом светилось, как будто он был священным хранителем.

Эван ответил беглым взглядом, на его губах трепетала тень удивления, но внутри все еще таился легкий дискомфорт. Он не хотел видеть то, что напоминало ему о рамках их угнетающей реальности; так же, как тот, кто наблюдает за светом в конце туннеля, порой предпочитает остаться в темноте.

Преодолев ещё одну дверь, они оказались в очередном зале. Именно так её называли из- за сотни живых очередей, состоящих из тысячи людей. В противоположном конце зала, а именно в конце очереди, были расположены сотни кабинок, куда люди обращались либо за помощью, либо на кого- то настучать. Чаще всего обращались в Министерство именно за вторым. Через каждые несколько десятков метров очереди, стоял охранник, каждый внушал страх одним лишь своим видом, а тем более, чёрной дубинкой на поясе. Они контролировали порядок в очередях, а также подслушивали разговоры граждан, выявляли инакомыслящих. Но по большой логике, инакомыслящий никогда бы не пришёл в сердце бюрократии, чтобы просто посплетничать.