Он поднажал на учебу в старших классах, поступил в университет на бюджет. После учебы устроился на работу, которую, хотя и не очень любил, выполнял на совесть, за что получал стабильную зарплату выше среднего, позволявшую безбедно существовать самому, помогать матери и даже кое-что откладывать на накопительный счет.

Словом, все, что имел, Алекс заслужил усердием. Он прекрасно знал цену деньгам, оснований упрекнуть его в обратном не было.

В тайне он конечно завидовал таким как Марк – детям успешных и обеспеченных родителей. Не столько непосредственно из-за достатка, сколько из-за его побочного эффекта – ощущения спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Ему хотелось, чтобы Лера с ним была так же спокойна и уверена, и он готов был ради этого вкалывать столько, сколько потребуется.

«I was born to love you, и чтобы сказку сделать былью, – грустно подумал Алекс. – А сказка стала болью». Он почувствовал, что начинает злиться – на Леру, на обстоятельства, на весь мир, и на себя. Синатра уже готовился исполнять «My Way» на похоронах его устремлений.

Этого джина нельзя было выпускать, так что он поспешил уйти из квартиры: «Надо срочно прогуляться, подышать, выпить и с кем-нибудь поговорить».

*

Алекс шел привычным маршрутом к бару и слушал гудки в телефоне: «Марк, ты нужен мне, прямо сейчас, ну, Марк!» Друг не отвечал.

– Зато когда некому пожаловаться, и страдаешь меньше, – думал Алекс. – Мы же подпитываем драмы друг друга. Поделишься – скорее всего, вежливо поддакнут, сочувственно покивают, пожалеют, и все: муший хоботок проблемы превращается в слоновий хобот. Резонанс. А так – переварил бы в себе, да и забыл. Фигня это все, про необходимость поделиться и выговориться.

Подходя к бару, он настроился общаться исключительно на отвлеченные темы.

За окном раздался какой-то шум, и Алекс перенесся в реальность. Но не мгновенно: какое-то время он беспомощно наблюдал, как растворяется все, что он постиг за последние несколько земных часов. Изо всех сил он попытался удержать ускользающий сон, напрячь память, чтобы сохранить хотя бы основные тезисы, но все что смог – зацепиться за остатки размышлений о том, что все мы в этом мире словно персонажи компьютерной игры: нас включают, наполняют энергией, мы выполняем какие-то задания, что-то ищем, а затем погибаем. Либо, если повезло, переходим на новый уровень, и цикл повторяется.

Вроде бы не ново, но там, во сне, было нечто, однозначно сводящее эту теорию к аксиоме – столь ясное и очевидное, что он буквально осязал простоту. Помнил эмоцию – восторг открытия, но не саму его суть.

Остатки воспоминаний улетучивались. В этом пограничном состоянии он прямо-таки физически ощущал, как тупеет, позволяя своре бесполезных размышлений, никчемных задач, списков, обязательств, отвоевывать место в его разуме. «О, сколько нам открытий чудных готовит пробужденья миг, – вздохнул он. – Человечество просто обязано больше внимания уделять изучению сна».

Кое-как он поднялся, и поплелся в ванную. Поднял глаза на свое отражение и удивился: из одежды на нем был только медиатор, висящий на серебрянной цепочке на шее.

– Ох, блин, еще одна загадка.

Алекс никогда не расставался с артефактом, полученным на концерте его любимой группы Arctic Monkeys из рук самого вокалиста Алекса Тернера. Он, собственно, и Алексом стал по причине своей любви к группе.

«Dancing in my underpants, I'm gonna run for government», – хмуро напел он, силясь вспомнить, что же было вчера вечером. Но память возвращала пока лишь скупые пузыри из обрывков диалогов.

– Когда у тебя хорошая память, это и хорошо, и плохо. – думал он. – Плохо, потому что помнишь все – и нужное, и не очень. Списки дел, покупок, людей, которым надо отомстить или наоборот воздать по заслугам. А когда у тебя память как внешний модуль, на листочках, в заметках и канбанах, достаточно удалить раздражающий носитель, и все: чист, ничто не гложет.