Боялся, но все равно каким-то противоестественным образом приближал расставание.

Strangelove. That’s how my love goes.

Она вернулась в комнату с каменным лицом и начала собирать вещи. Алекс удивлялся, насколько в этот момент она не была похожа на ту Леру, в которую он влюбился – милую девчонку с открытым лицом и доброй улыбкой. Хотелось схватить ее за плечи и вытряхнуть всю эту дурь.

Видно было, что Лера уже почти плачет. Он понимал, что должен подойти, попытаться успокоить ее, найти нужные слова. «Ну, или хотя бы помочь донести ей сумки до метро», – вступал он мысленно в диалог сам с собой.

Но Алекс не сделал ничего. С демонстративным спокойствием он отвернулся, и откинулся на спинку кресла.

Временами он хотел казаться более жестким, чем был. Что было не так сложно, поскольку он не был жестким совершенно: напротив, готов был умиляться любой мелочи, увидев ее красоту под только ему ведомым правильным углом. Красота для него была всюду: в музыке, словах и красках, жестах, взглядах и запахах, прикосновениях воды и ветра. В симметрии и числах Фибоначчи. «Мы могли бы жить в идеальном мире, если бы не врожденное стремление разрушать, – писал он однажды в своем пафосном блоге, эпиграфом к которому было: «А затем». – Красота спасет мир!»

Их с Лерой отношения он тоже представлял исключительно красивыми: где-то, где всегда светит солнце, они идут, держась за руки, на ней развевается легкое платье, она счастливо смеется, а его переполняет чувство полноты жизни. Он, правда, всегда боялся заглядывать дальше, и мысленно запускал после этого титры.

То, что происходило сейчас, он расценивал как некую диверсию – посягательство на Красоту, и ему, в связи с этим, было очень грустно.

Хлопнула дверь. Алекс продолжал сидеть, вспоминая отдельные фразы Леры. Вырванные из контекста, они казались настолько несправедливыми, что просто невозможно было найти им хотя бы малейшее оправдание.

Особенно обидно было слышать, что ей не нравится то, во что он вложил столько сил и средств – их прекрасная уютная квартира. Он никогда не воспринимал дом лишь как место, где можно переночевать – это были и крепость, и штаб, и гнездо, и что угодно еще. Поэтому он стремился сделать все основательно и красиво, не экономя. Но и не советуясь особо, это правда.

Алекс оформил ипотеку, когда посчитал, что теперь уже все всерьез, и пора остепениться – то есть, сразу же после знакомства с Лерой. Остановился на районе Митино. Он вырос в Тушино – тоже далеко не центр, но примыкающий к нему «замкадный» район в детстве представлялся ему дремучей окраиной – куда дремучее, чем родное Тушино. Так оно, в общем-то, и было: даже радиорынок, появившийся на бывшем Тушинском летном поле, не прижился, и довольно скоро уехал за кольцевую – на самую окраину Митино, чем заметно сократил тушинские криминальные сводки.

Но с тех пор город расширился, «Новая Москва», проигнорировав Московскую область, дотянулась аж до Калужской, подтянулись пригороды, и бывшая окраина постепенно превратилась в типичный московский микрорайон с метро, современными домами, парками и прочей инфраструктурой. По соотношению цена-качество Алекс не мог найти ничего лучше, и был доволен своим выбором.

Марк тоже проживал в Тушино, но так было не всегда: квартира досталась ему по наследству от деда, когда Марк уже учился на первом курсе. А детство и школьные годы он провел в районе Таганки – другой коленкор.

Алекс же был москвичом в первом поколении, и никакой московской недвижимости в дар ему не светило. Но он и не переживал особо по этому поводу, поскольку привык с детства всего добиваться сам. Отец Алекса умер рано, мать не захотела связывать жизнь с кем-либо еще, и тянула хозяйство и воспитание сына в одиночку.